В другой раз приятель мой проезжал близ прудов Теве́: он возвращался из местечка Лимьера, где, как он заверял меня, ничего не ел и не пил, что, впрочем, очень сомнительно. Он был один, в кабриолете с собакой. Лошадь его так устала, что он вышел из экипажа и очутился на дороге, близ рва, где три женщины мыли, колотили и выжимали белье со страшной быстротой, в совершенном молчании. Собака вдруг прижалась к нему и перестала лаять. Он прошел мимо, не обратив на них внимания, но, сделав несколько шагов, он услыхал, что сзади него кто-то идет, и увидел на земле, у своих ног, необыкновенно длинную тень. Он обернулся: одна из женщин следовала за ним, остальные две шли на некотором расстоянии, как бы готовясь, в случае нужды, подать ей помощь. «На этот раз — говорит он — мне тотчас пришли в голову прачки. Но мысль эта подействовала на меня совершенно иначе, нежели в первый раз. Женщины были так высоки ростом, а та, которая следовала за мной, лицом, ухватками и походкой так походила на мужчину, что я был уверен, что это все проделка деревенских шутников, а может быть и просто мошенников. В руках у меня была добрая дубина. Я повернулся к ней и сказал: «Что тебе нужно?» Ответа не было. Так как они не нападали на меня, то и я сам не имел повода напасть на них и, преследуемый неприятной спутницей, поспешил догнать кабриолет, опередивший меня на значительное расстояние. Она не говорила ничего и, казалось, наслаждалась только моим страхом. Я держал по-прежнему палку наготове, чтобы раздробить ей голову при малейшем её прикосновении. Так дошел я до кабриолета вместе с трусливой собакой, которая прыгнула в него вслед за мной. Тут я обернулся, но на дороге никого не было, хотя до этой минуты я явственно слышал за собой шаги и видел на земле тень. Только в шагах тридцати от кабриолета, на том самом месте, где я вышел из экипажа, увидел я, как эти три длинные прачки прыгали, плясали и кувыркались в исступлении на краю рва».
Я передаю вам эту историю точно так, как она была мне самому рассказана, а она была рассказана с самой простодушной уверенностью. Если хотите, можете принять ее как пример обмана чувств.
Окончу рассказ мой поверьем о вязе Рато́, великолепном дереве, существовавшем еще во время Карла VII. Как всякий вяз, он издали не очень роскошен и ветви его похожи на грабли, именем которых он и назван[2]. Но это только случайное совпадение с поверьем, давшим ему это имя. Вблизи он очень величествен по своему высокому стволу, изборожденному молниями. Он как памятник стоит на широком перекрестке общественных дорог. Эти дороги, широкие как луга, беспрестанно общипываемые стадами пролетария, покрыты низенькой травой, терновником и репейником. Равнина стелется далеко; она свежа, хотя и нага, но печальна и утомительна, несмотря на своё плодородие. Деревянный крест стоит на каменном пьедестале — последнем следе, оставшемся от четырех старинных статуй, исчезнувших после 93 года. Общественная дорога, по которой теперь встретишь одних только пешеходов, да изредка проедет мельник или жандарм на лошади, была некогда одним из главных путей сообщения центральной Франции. Ее до сих пор называют еще дорогой англичан. Она была путем военным: по ней шли войска, вторгнувшиеся во Францию, — войска, которые Дюгеклен прогнал по ней же назад, освободив Сент-Север, последнюю крепость, находившуюся в их власти.
