Эти видения нельзя было назвать бредом, так как нечто подобное происходило в действительности; в свое время его разум отбросил эти мелочи, признав их несущественными, но теперь они почему-то возвращались в его память.
Он услышал пронзительный крик:
— Талейран, мерзкий Hund[17]!
Так как этот голос раздался рядом с ним, Джон решил, что он не имеет отношения к туманному прошлому.
Через мгновение он снова очутился в Генте перед особняком «Напе Steenhuyse»[18] и увидел одутловатое потное лицо Людовика XVIII, прижавшееся к оконному стеклу.
Снова послышался голос, на этот раз женский, жалобный и умоляющий:
— Excellenz… Bitte… Bitte…[19]
Он узнал голос костлявой женщины, впустившей его в дом на улице Тарани.
Но раньше он не обратил внимания на то, что она говорит с немецким акцентом.
Опять послышались сильные удары, возможно, плетью, и снова закричала женщина:
— Excellenz… Ой, ой, ой, мне больно…
Все исчезло во мраке.
Теперь он шел по длинной, очень длинной дороге, уходящей в бесконечность, и вокруг него все казалось темным и мрачным, и только далеко впереди мелькал призрачный свет.
Приблизившись, он увидел, что свет проникает наружу из подвального окна, затянутого решеткой из необычно толстых железных прутьев, и тут же увидел, что это снаружи через пыльное стекло проникает дневной свет.
Он лежал в небольшом подвальном помещении с грязными стенами, когда-то побеленными известью, на дряхлой кровати с отвратительно пахнущим бельем. Он разглядел стоявший возле кровати небольшой странный столик в виде треножника, и за ним — черную железную дверь.
Он полностью пришел в себя, и теперь пытался осознать свое место в унылой непонятной действительности…
Пленник, попавший, словно крыса, в ловушку, оказавшийся в руках неизвестного врага… Перед столь же неизвестным будущим…
Он смутно представлял время; вероятно, прошло несколько часов с того момента, как он пришел в себя, потому что за окном опускались сумерки, и постепенно меркнул тусклый вечерний свет.
Дверь отворилась с отвратительным скрежетом, и в комнату вошла женщина. В одной руке она держала поднос, а в другой — направленный на него двуствольный пистолет.
Ваша еда, — сказала она грубым голосом. — Я буду приносить ее два раза в день. Не вставайте с постели, когда я вошла, иначе мне придется стрелять.
Чего вы хотите от меня? — спросил Эксхем.
Держите язык за зубами! — сухо ответила она. — Я ничего не скажу вам, что бы вы ни спрашивали. Берегитесь пистолета, он хорошо стреляет, а я умею им пользоваться.
