Тамара Томовна знала, что слово «актриса» в словаре мужа не несло никакого позитива и употреблялось им и на репетициях, и дома в минуты наибольшего раздражения, недовольства или даже гнева. Когда Александр Иванович чувствовал фальшь в интонации или неуклюжесть в мизансцене, когда проявление нормальных человеческих чувств подменялось наработанными и уже полуавтоматическими имитациями, чрезмерным пафосом — словом, театральщиной, он останавливал репетицию и говорил бесцветным, но от того не менее зловещим голосом, обращаясь к участникам действа на сцене: «Я знаю, что вы актриса, а вы актер». Он произносил слова, означавшие профессию, чуть ли не с отвращением. И продолжал: «Попробуйте быть людьми. И вам станет легче, и тем, кто в зале. Тексты у вас приличные, а не ходульные, а вы что же, в театре Набукко? Снимите маски, господа актеры…»
Уговаривать жену, ждать ее решения Петриченко-Черный не собирался. Собрал чемодан, когда жена вживалась в роль капризной любовницы полубизнесмена-полубандита, персонажа дешевой пьесы, и ночным поездом отправился в столицу. Александр Иванович оставил на туалетном столике жены коротенькую записку с обещанием позвонить, как только побывает в Минкультуры и получит на руки соответствующие документы.
Времена тогда были бурные, страну лихорадило, государственные институты трясло от кадровой чехарды, игры в чехарду, и ей не видно было конца края, и Александр Иванович, подходя к министерству, не был совсем уверен, что телефонные переговоры, приглашение на должность закончатся вполне предметными действиями чиновничьего механизма.
Однако — ошибался. Он имел приятную беседу с заместителем министра, достаточно убедительно доказывавшим, возможно, и себе тоже, что культура, в частности театральная, глубоко укоренена именно в провинциальных центрах, что столичные театры ничем не лучше известных областных, и министерство ожидает от Александра (он краем глаза зацепил бумажку на столе) Ивановича ярких вспышек. Он так и сказал — вспышек, а Петриченко-Черный хотел сплюнуть через левое плечо, заметить — от вспышки недалеко до пожара, пошутить, что не намерен прогореть вместе с театром, но придерживался протокола и улыбался доброжелательно.
Уладив все дела в министерстве, вплоть до финансовых подробностей существования театра, не очень утешительных, с приказом и деньгами он был готов еще в этот вечер выехать по назначению, но на выходе из дома на тихой киевской улице его перехватил аккуратно одетый молодой чиновник:
