Хозяин кабинета поднял глаза на жандармского вахмистра:
— Вы тут пишете, что господа поднадзорные на квартире у Жданова ничего против правительства не читают и ни о чем предосудительном не говорят…
— Так точно, ваше высокоблагородие! — старый служака старательно вытаращил глаза и подобрал живот, как он это делал обычно, если чувствовал в поведении или в голосе начальства хотя бы намек на неудовольствие.
— А о чем же они между собой говорят, Александр Григорьевич?
— Со слов домашней прислуги, ваше высокоблагородие, по большей части они про деньги разговаривают.
— Про деньги? — приподнял брови полковник Маньковский.
— Про капиталы, — уточнил Калагастов. — Прислуга сама видела, что у них даже книга такая имеется. Какой-то немец написал.
— Маркс?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие.
— Господи, прости меня, грешного… — полковник истово перекрестился на икону, висевшую в красном углу кабинета, чтобы только не выругаться.
Нет, скажите на милость, ну каково? С кем прикажете государственные устои самодержавия оберегать? С полуграмотными городовыми, с вечными пьяницами филерами или с чинами жандармского управления, которые даже про «Капитал» Карла Маркса не слышали никогда?
— Ладно, ступайте, Александр Григорьевич. И велите там принести мне сегодняшние городские газеты. И чаю горячего.
— Как обычно, ваше высокоблагородие?
— Как обычно, — подтвердил полковник.
Начал он с официальных и респектабельных «Вологодских губернских ведомостей». Потом просмотрел «Вологодский листок объявлений» и напоследок внимательно, от первой до последней полосы, изучил свежий выпуск «Северного края», который придерживался так называемого либерально-демократического направления. Оттого что газеты пришлось читать при скупом желтом свете керосиновой лампы, у Николая Петровича под конец даже заболели глаза.
Встав из кресла, начальник жандармского управления подошел к окну и дотронулся до прохладного края шелковой шторы. За окном кабинета царили густые недобрые сумерки.
«Надо же, — подумал он, — электрического освещения в городе нет, а свобода печати — пожалуйте!»
Полковнику Маньковскому совсем недавно исполнилось шестьдесят лет, и ни во внешности, ни в судьбе его не было ничего примечательного. Происходил он из небогатой семьи, с отличием окончил юнкерское училище и попал служить в конную гвардию. Немного повоевал на Балканах, получил даже Анну за храбрость[3], но через какое-то время вынужден был оставить полк по причине стесненного материального положения.
