Горошинка улыбается мне. Мы проходим в глубь помещения и стучимся в офис за дверью с дымчатым стеклом. Имя мистера Джиллеспи выложено на ней золотыми буквами.
— Ага, вы, должно быть, Луна и Пиа Сенклер, — говорит он и с некоторым усилием поднимается со стула, приветствуя нас. На нем белая рубашка и серый костюм, очень хороший, разве что немного поношенный и блестящий на швах. Он старше, чем я ожидала, — думаю, ему лет семьдесят. Хотя он и ведет себя так, словно ему намного меньше, с заметным усилием распрямляя плечи и спину. Что-то с первого же взгляда располагает меня к нему, и я понимаю, что мне очень хочется, чтобы этот человек мне понравился. — Из Шотландии, вне всяких сомнений. Но еще до того, как там правили сыновья Нормандии и династия Сен-Клер, которые прибыли в вашу славную страну вместе с Вильгельмом Завоевателем.
— Хм, мы из Оксфордшира, вообще-то, — говорит Горошинка, подняв очки на волосы.
— В последнее время вы жили в Оксфордшире, да, — говорит Уоткинс Джиллеспи и указывает на парочку пластиковых садовых стульев перед столом, очевидно приготовленных для нас. — Но все мы происходим из другого времени, куда более древнего, чем в состоянии запомнить. Если углубиться в него, то все мы родом с равнин Африки. Только представьте: у нас у всех может быть один общий предок.
— Да, вы правы, — улыбается Горошинка. — Я читала, что у Чингис-хана около двухсот прямых потомков.
— И, наверное, все не дружат с головой, — хихикает мистер Джиллеспи. — Итак, вы пришли подписать кое-какие бумаги и разрешить продажу собственности по адресу «Ноль двадцать один» на пересечении Девяносто третьей и Третьей улиц, более известной как «Швейная мастерская Люпо», которой ваша покойная мать владела совместно со своей сестрой и моей клиенткой после того, как их отец скончался в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Все верно?
— Да, но еще мы хотели бы посмотреть само здание, — вставляет Горошинка. — Как вы знаете, мы совсем недавно потеряли маму, а потому приехали. Мы хотим увидеть место, где она выросла, и узнать побольше о ее жизни до того, как она уехала из Америки.
Мистер Джиллеспи замолкает, его голубые глаза встречаются с моими и становятся больше.
— Я знал ее. Вашу маму, Мариссу. Я знал всю семью. Они, знаете ли, шили для меня костюмы. Но Марисса занимала особое место в моем сердце — она была так прекрасна, просто лучилась светом. Она всегда казалась мне одной из тех, о ком говорят, что они родились в огне. Понимаете, о чем я? Ее пламя было предназначено для чего-то большего. И потому я совершенно не удивился, когда она уехала отсюда… хотя, похоже, только я один. И еще я был глубоко огорчен, когда узнал о ее смерти.
