— А там, откуда я, ведут! — Я прислоняюсь спиной к стене, пытаясь понять, почему мне, в моей же галлюцинации, приходится так задыхаться.
— Это я уже понял, — говорит Майкл, и его голос эхом отзывается в тишине. Я каким-то образом замечаю, что он тщательно подбирает слова, чтобы приглушить свой акцент и произвести на меня впечатление. — Ты действительно прикольная. Чокнутая, но прикольная.
— Прикольная? — повторяю я, потому что мне хотелось бы еще раз услышать, как он произносит это слово.
— Прикольная, — признает он спустя пару мгновений.
— Прикольно то, что ты вступился за мальчика перед этими отмороженными расистами.
— Приходится вступаться за своих, знаешь ли. — Майкл пожимает плечами. — Они даже не думали, что делают что-то плохое.
— Но ты подумал, — говорю я.
— Да мне плевать, черный ты, розовый там или желтый, я не буду просто стоять и смотреть, как взрослые мужики избивают ребенка. Моя мама…
— Воспитала тебя как надо, — заканчиваю за него я. — По-моему, мама у тебя что надо. Она мне уже нравится.
— А я? — Майкл улыбается, и у меня в груди что-то вздрагивает. — Я тебе тоже нравлюсь?
— Пока не уверена, — говорю я. — Что еще интересного можешь о себе рассказать?
— Не знаю. — От этого вопроса бравада Майкла немного угасает. — Мне нравится читать. А иногда и писать. Парни об этом никогда не узнают, я им не расскажу. Подумают, что я тряпка. Но тебе я могу об этом сказать, хотя сам не знаю почему. Может, потому что ты разговариваешь как Мэри Поппинс.
— Ты хочешь быть писателем? — спрашиваю его я.
— Не-а. — Он встряхивает головой. — Мне нравится делать это просто так, это не работа для такого, как я. Я работаю в отцовской пекарне, и он хочет, чтобы однажды я взял управление на себя.
— А ты этого хочешь? — Я говорю, пока мы углубляемся в мрак, и чем дальше мы заходим, тем громче звучат наши шаги и тем сильнее становится чувство, что мир, лежащий за пределами того немногого, что открыто моим глазам, рассыпается в пыль.
Он не отвечает, просто пожимает плечами. А потом говорит:
— В любом случае, мы на месте. Оберманы. Второй дом налево.
Он неопределенно кивает в сторону террасы из красно-коричневого песчаника. Я колеблюсь. Что же теперь? Что будет, когда он уйдет?
— О’кей, тогда доброй ночи! — говорю я.
Возможно, я могла бы просто побродить тут, заглядывая за повороты, а мое сознание само создавало бы события. Или было бы как в тех видеоиграх, в которые мы с Горошинкой играли, когда были детьми, когда ты врезаешься в невидимую стену, месишь ногами воздух, но никуда не можешь уйти.
