Гауранга нарочно подставил руку под кровь, толчками бьющую из перерезанной шеи птицы, и мазнул себе по лицу:
— Не пристало будущему вождю бояться крови! — воскликнул он.
— И не пристало зря проливать ее. Ты не был голоден, зачем убил?
Данда с кряхтением поднялся на ноги и не оглядываясь пошел к лесу.
Глядя ему в спину, мальчик возмущенно фыркнул. Надо же, зря убил! Разве убивают только для еды? На войне тоже убивают… Но там враги. Или ты их, или они тебя. А в жертву? Когда кормчих поймают, их принесут в жертву, хотя они не враги и не пища, просто чужие. Если поймают. Попробуй разыщи их… Но какой выстрел!
Гауранга прицепил к поясу рыбину и фазана и вприпрыжку припустил за стариком, догнал его и пошел рядом, приноравливаясь к хромой поступи.
— Все вокруг такое, каким мы его делаем, — будто не замечая мальчика, скрипучим голосом говорил Данда. — Выйди с обнаженным мечом, и все вокруг при виде тебя возьмутся за оружие. Улыбнись — и улыбнутся в ответ. Запри дверь свою, и сосед сделает то же самое. Возведи вокруг дома стены, и всюду тебе будут чудиться враги.
— Разве плохо иметь крепкие стены и доброе оружие под рукой?
— Окружать себя нужно не стенами — друзьями.
— А вдруг среди них предатель, враг? Или все они враги и лишь искусно притворяются? Те же кормчие: убили двух стражников и бежали.
— Ты будешь вождем, — грустно проговорил Данда. — Только помни: будешь зол ты — будут злы и жестоки все вокруг, и страх поселится в душах, небо из голубого станет серым, поблекнет листва на деревьях, и холодным станет солнце. Кормчих хотели убить, и они спасали свою жизнь.
— Но ведь нужно же кого-то принести в жертву! Старик рассмеялся.
— Разве можно чужой кровью купить себе счастье? Ты будешь вождем…
Гауранга засопел. Он всегда сопел, когда злился. Данда говорил непонятное. Он хороший, никто не может так здорово различать голоса птиц, так быстро находить вкусные коренья и так интересно рассказывать. Но когда он говорит непонятное… Будто прошлогодняя хвоя попала за шиворот и колется, колется, колется…
Гауранга посмотрел на небо. Оно не было серым, оно было голубым, и солнце не было холодным.
— Давно белан не прилетал, — сказал мальчик. — Забыл, наверное, как на корабле мы лечили его крыло…
Он вдруг осекся и замер на месте с поднятой ногой. Шагах в пяти из-за деревьев вышел, покачиваясь, до бровей заросший человек в лохмотьях и заступил дорогу. В руках он сжимал узловатую дубину. Голодно сверкающие глаза обшарили старика и мальчика и остановились на мальчике.
