— До сих пор мы жили на широкую ногу. Ты могла брать, уроки английского, покупать абонемент в оперу, мы много путешествовали. Если нужна была хорошая литература по специальности, покупали за границей…
— Мамочка, скажи, а «чаевые» тебе дают? — Ева краснеет, смутившись от собственного вопроса.
— Конечно, — Агнеш расстроена. — Не хочу тебя обманывать.
— А может, было бы честнее, если б ты официально занималась частной практикой? Приходили бы к тебе постоянные пациенты, платили за прием, вот и все…
— Не хочу я заниматься частной практикой! Ты же знаешь, как все это… — Агнеш совершенно смутилась, оправдывается. Ты пойми, Ева, только на зарплату не прожить на достойном врача уровне.
— А что такое достойный врача уровень?
— Что? Ну, хорошо одеваться, иметь машину, чтобы вовремя успевать в больницу, ездить на консилиумы и вообще… Ориентироваться во всем, повышать свою квалификацию, участвовать в конференциях… С самого начала я решила, что никогда, ни от кого не буду брать «чаевых», даже цветов. Но жизнь заставляет.
И Агнеш рассказала о Вере, молодом враче-отоларингологе, которая не так давно перевелась к ним из провинциальной больницы. Выросла она в семье сапожника, богатой только детьми — их было девять, — в глухомани, после школы училась на рабфаке, получала государственную стипендию и поклялась, что, став врачом, не возьмет с больных ни гроша. Но в той больнице, куда ее распределили, коллеги в первую же неделю разъяснили ей, что за прием каждого больного она в любом случае должна брать сто форинтов.
«Я ни у кого просить не буду», — ответила Вера.
«Не будешь? Тогда тебе здесь не работать».
В первое же дежурство ей принесли трехлетнюю девочку — та поранила себе верхнее нёбо чайной ложкой. Кровь так и хлестала, малышка надрывалась от крика. Вера зашила ранку, остановила кровотечение и госпитализировала ребенка, успокоив родителей: все в порядке, идите домой. Те плакали, благодарили, а под конец спросили: «Сколько мы должны вам, доктор?» Вера, не зная, что ответить, только рот разевала. «Сто форинтов», — выдавила она наконец. Сто форинтов были тогда большие деньги, по стоимости как сотня яиц или полкило кофе. Мать ребенка раскрыла сумочку. «У меня только двадцать форинтов», — сказала она мужу, и оба принялись шарить по карманам. У отца нашлось всего несколько филлеров. Кто думает о деньгах в такую минуту? Схватили ребенка — и бегом в больницу. Вере казалось, она сгорит со стыда. Она представила себе, что вот так сейчас могли стоять перед ней ее отец и мать, униженные, бедные. Ей очень хотелось сказать: не нужно никаких денег, идите спокойно домой, больница у нас бесплатная, но было поздно. Вечером пришел отец ребенка, принес сотню…
