– На это можно возразить, что пострадают и женщины и дети.
– Подумаешь, – отмахнулся генерал. – Голодная женщина больше возбуждает. Помню, видел я одну картину. Сидит за столом куча парней, ждут обеда. Тут заходит хозяйка и снимает крышку с блюда. Их как пришпорило! Толковая женщина. Превосходное полотно. Еще бренди?
– Большое спасибо, – сказал Декан, подставляя бокал.
– Беда в том, что этот ваш Богдер Эванс из бедных, – продолжал сэр Кошкарт, когда стаканы были снова наполнены. – Откуда ему знать, что такое настоящий мужчина. Он же не из старого дворянского рода. Вожак из него никакой. Нужно пожить с животными, чтобы понимать людей, рабочих людей. Их надо дрессировать хорошенько. Не слушаются – драть, слушаются – погладить по головке. А забивать им голову разными идеями не дело: не в коня корм. Всякое там образование – бредни и все тут.
– Вполне согласен, – сказал Декан. – Одна из величайших ошибок нашего века – это то, что людям дают образование выше, чем они того заслуживают согласно своему общественному положению. Образованная элита – вот что нужно стране. Что она фактически и имела в течение последних трех столетий.
– Трехразовое питание и крыша над головой – и средний человек будет доволен. Крепкий народец. А существующая система только плодит бездельников. «Общество потребления», «общество потребления»... Нельзя потреблять то, что не произведено. Чертовщина, будь она трижды неладна.
Декан клевал носом. Огонь в камине, бренди, вездесущее центральное отопление Кофт-Касла да теплота чувств сэра Кошкарта – все это в совокупности дало о себе знать. Декана разморило. До его сознания доносился лишь смутный гул проклятий генерала, отдаленный и тающий, словно шум отлива, обнажающего дно устья, где когда-то стоял на якоре целый флот. Теперь все опустело, корабли исчезли, они разобраны, отданы на слом, свидетельство былого могущества растаяло как дым, только кулик с лицом сэра Богдера роет клювом ил. Декан спал.
Лежавший на полу комнаты Пупсер зашевелился. От соприкосновения с ковром лицо горело. Голова раскалывалась. Кроме всего прочего ему было холодно, руки и ноги онемели. Он повернулся на бок и посмотрел в окно. Небо над Кембриджем бросало оранжевый отблеск сквозь падающие снежинки. Он медленно собрался с силами и встал. Тошнота и слабость давали о себе знать. Он подошел к двери, включил свет и замер, щурясь на две большие коробки, лежащие на полу. Поспешно сел на стул, пытаясь вспомнить, что с ним случилось и как он стал обладателем двадцати четырех дюжин трехсосковых, проверенных электроникой, упакованных для торгового автомата презервативов с гарантией. Детали сегодняшних событий медленно всплывали в памяти Пупсера, а с ними и мысли о недоразумении с Деканом. «На неделю лишаюсь права покидать территорию колледжа», – бормотал он, и – тут до него дошло, какие нежелательные последствия это влечет за собой. Ведь он подписал бланк в оптовой конторе, но не может теперь доставить эти мерзкие штуковины в «Единорог». Начнется расследование. Бармен из «Единорога» его опознает. Опознает и этот гнусный бородач из оптовой конторы. Дело передадут в полицию. Последует обыск. Арест. Обвинение в незаконном хранении двадцати четырех дюжин... Пупсер схватился руками за голову. Что делать? Нужно избавиться от этого добра. Он взглянул на часы. Одиннадцать. Надо спешить. Может, сжечь их? Он посмотрел на газовую горелку и отбросил эту мысль. Исключено. Спустить в унитаз? Это идея. Он бросился к коробкам и начал их открывать. Сначала наружную коробку, потом внутреннюю, затем саму пачку и наконец снял обертку из фольги. Очень трудоемкая работа. Этак он сто лет будет возиться. И все-таки надо браться за дело.
