О БОЖЕ… я же с таким вожделением смотрю на Леннона!
Это примерно то же, что подглядывать в телескоп, только хуже, потому как он буквально в трех футах от меня и у меня нет возможности упасть на пол и спрятаться. Правда, теперь он хотя бы не полуголый.
– Раз ты встала в такую рань, значит, жди конца света, – говорит он, и кончики его губ тянутся вверх.
– Я не могла спать. Петухи без конца кукарекают.
– Значит, ты без конца думаешь о ферме.
– Это я о птице, тут есть одна, которая кричит очень громко, – одариваю я его мимолетной улыбкой. – Можешь вполне назвать ее горным петухом.
– Мне кажется, что на самом деле их зовут ястребами, – весело говорит он.
– Без разницы. – Я накладываю в тарелку сосиски и бекон. – Ого, у тебя овсянка. Ты это серьезно? Неужели ты ешь эту кашу дома?
– Обожаю овсянку. Овсянка – это жизнь. – Он набирает в ложку миндаля и посыпает им кашу. – Знаешь, я думаю, что Сэмюэл Джонсон в своем печально известном словаре восемнадцатого века описал овес как продукт, которым англичане кормят лошадей, а шотландцы – людей.
Я качаю головой и про себя улыбаюсь:
– Леннон и его занимательные факты.
– А ты так отчаянно любишь мясо только потому, что живешь с Джой, – говорит он, показывая на мою тарелку.
Это точно. Нет, ее не беспокоит, что я выросла плотоядной, но если она что-то готовит, то только вегетарианские блюда из замороженных продуктов.
– Вчера вечером мне впервые за всю неделю пришлось поесть мяса, – признаю я, – так что здесь придется стать настоящей пещерной женщиной. Только мясо и кофе. Может, еще немного сахара, – добавляю я, венчая гору сосисок огромной булочкой с корицей.
Завидев среди вкусовых добавок к овсянке коричневый сахар, быстро соображаю, не посыпать ли им бекон.
– Вот значит как, диета диабетика эпохи палеолита.
– Меня можно считать образцом современного питания, – говорю я.
– От него у тебя по щекам разливается здоровый румянец.
В его глазах плещется веселье, он впервые за все утро смотрит на меня – смотрит на самом деле, – и я чувствую, как в ушах разливается жар.
– Это не что иное, как старый добрый страх, – говорю я, сосредоточиваю внимание на «шведском столе» и опять открываю кастрюлю, в которую уже заглядывала. – Ночью мне никак не удавалось уснуть. Слишком много событий произошло вечером.
– Здесь все по-другому, правда? Даже спать в палатке совсем не так, как дома. От этого веет… первозданностью.
Честно говоря, так оно и есть.
Леннон протягивает мне какую-то серебристую посудину, завернутую в салфетку:
