. Тем не менее при Путине и Медведеве кремлевская повестка национального строительства стала максимально расплывчатой: власти начали обращаться к различным толкованиям того, кто такие россияне, а под конец 2010-х само слово «россиянин» исчезло из официального словаря
[441]. Границы нации и критерии того, кто имеет право быть ее частью, стали определяться ситуативно, исходя из тактической политической выгоды. Это позволило использовать дебаты на тему того, что такое российская нация, в качестве политического инструмента, обращая его против оппонентов.
В середине 2000-х, когда Кремль столкнулся с несколькими серьезными внутриполитическими вызовами (теракт в Беслане и терроризм на Северном Кавказе, трансфер власти от Путина к преемнику, борьба с оппозицией), его лидеры впервые обратились в своих речах к теориям заговора, чтобы объяснить необходимость формирования национальной идеи и единства для поддержки правящего режима. «Все мы должны осознать – враг у ворот. Фронт проходит через каждый город, каждую улицу, каждый дом… Фактически в осажденной стране возникла пятая колонна левых и правых радикалов. Лимоны и некоторые яблоки растут теперь на одной ветке. У фальшивых либералов и настоящих нацистов все больше общего. Общие спонсоры зарубежного происхождения. Общая ненависть. К путинской, как они говорят, России. А на самом деле к России как таковой», – заявил в интервью «Комсомольской правде» первый заместитель руководителя Администрации президента Владислав Сурков[442]. Проигранные Кремлем выборы в Украине породили у власти панические настроения. Павловский вспоминал, что в Кремле было такое чувство, будто где-то собираются «полки» протестующих, готовые выйти на улицы Москвы[443]. В этой параноидальной атмосфере идея о том, что Россия находится в кольце врагов и должна предотвратить возможность очередного политического переворота, такого же как в 1991 г., стала для кремлевской идеологии и пропаганды системообразующей.
Восприятие России как суверенной демократии, противостоящей попыткам Запада вмешаться в ее внутренние дела, стало не только политической доктриной, но и одновременно началом новой дискуссии о том, что такое российская нация и как она должна выглядеть в XXI в.[444] Что еще важнее, суверенная демократия обернулась попыткой говорить о российском народе как о нации, не привязанной к какой-либо этнической концепции. В официальном языке появилось деление мира на Россию, великую державу, и Запад, который теперь стали представлять не врагом, а искусным и опытным бизнес-конкурентом, стремящимся для своей выгоды разбить страну на маленькие марионеточные государства. В этом контексте антизападные теории заговора превратились в главный инструмент маркирования «своих» и «чужих», работающих против нации и ее процветания, а язык конспирологии стал неотъемлемой частью языка политического. При этом апеллирование к идее России как суверенной демократии начало служить для кратковременной мобилизации общества и подавления возможной оппозиции.
