— А ну, поехали, посмотрим, что с ним. — сказал Волков и подумал, что и сам не прочь поехать обратно в телеге.
Но ему этого делать было нельзя. Нет, он должен ехать впереди своего оруженосца, под своим знаменем. Он же теперь Длань Господня. С легкой руки болтливого монаха.
Увальню в телеге нравилось, других раненых в ней не было, лежа на соломе, всяк приятнее ехать, чем сидя в седле. Там же рядом был его доспех и оружие. Только вот на сей раз этот щекастый и краснолицый парень был бледен, хотя и улыбался. Голова его была перевязана, но больше всего тряпок ушло на его плечо.
— Это кто же вас? — спросил Волков, разглядывая его бледность.
— Так тот же, что и вас ударил, он, он, скотина, — сообщил Увалень со слабой улыбкой. — Он как вас первый раз ударил, как вы на колени присели, он еще раз вас ударить замахнулся, а вы же мне сказали всех бить, что на вас замахиваются, я его алебардой и ткнул. Вот он на меня и обозлился, вас бросил. Алебарду мою левой рукой схватил, да так крепко схватил, что я и выдернуть ее не мог, так схватил, а сам меня бьет и бьет своею колючкой, — с этими словами парень полез в солому и достал из нее моргенштерн, показал его Волкову и Максимилиану, — вот этой вот. Слава Богу, что вы ему ногу изрубили, я уж думал, он меня ею забьет насмерть.
Волков не очень хорошо помнил все это, он тогда задыхался, кажется, и мало видел в перекошенном шлеме и сбившимся под ним подшлемником.
— А как вы ему всю ногу изрубили, так он кинулся бежать, — продолжал Увалень, — а куда он на разрубленной ноге-то убежит. Я его догнал и убил.
— Твой первый убитый, — сказал Волков.
— Да, — ответил Увалень не без гордости.
Он, вроде, даже этим кичился, красовался перед Максимилианом.
Максимилиан молчал, хмурил брови и слушал.
Он всегда и во всем превосходил Увальня, был старшим и по знаниям, и опыту, хотя по возрасту был младше его. И тут на тебе — Увалень убил в бою горца. И, чтобы еще потешить самолюбие здоровяка, Волков сказал:
— Гордись, ты убил очень сильного врага. Очень сильного.
Увалень буквально расцвел в своей соломе и с вызовом глянул на Максимилиана: «мол, слыхал».
Максимилиан даже отвернулся.
* * *
К вечеру того же дня он оставил солдат, что еще тащились по оврагам и кустам, на попечение офицеров, а сам к сумеркам был уже дома.
И не только желание побыстрее лечь в нормальную постель двигало им, у него к вечеру начала болеть шея. Чертов горец со своим моргенштерном, будь он проклят. Еще и нога напомнила о себе, куда же без нее. В общем, когда доехали, Максимилиану и брату Ипполиту пришлось помогать ему слезать с коня.
