Один против судьбы | страница 67
Он всегда чувствовал себя оскорбленным, когда должен был играть, в то время как господа в блеске целой сотни свечей не очень-то слушали музыку, предаваясь чревоугодию.
Вдруг появился камердинер во фраке с фалдами и почтительно подал князю на серебряном подносе письмо с большой сургучной печатью.
Письмо в разгар вечернего пиршества! Кто и почему осмелился оторвать курфюрста от любимого занятия?
За столом затихли, все не спускали глаз с архиепископа, молча читавшего послание. Музыканты не осмеливались прекратить игру без приказания, но никто не мог запретить им следить за выражением его лица. Курфюрст дочитал и что-то шепнул молодому Вальдштейну. Тог поднялся, тихо отдал какое-то приказание старшему лакею, потом подошел к музыкантам:
— Можете быть свободны. Концерт окончен. Поторопитесь!
Приказ был неожиданным. Они быстро исчезли со своими инструментами, и скоро здесь не осталось ни одного из многочисленных слуг.
Господа хотели остаться одни. Необходимо было оценить поразительные новости, доставленные гонцом из Парижа. Однако музыкантам все стало известно, прежде чем они покинули дворец. В кухне они увидели измученного, с запавшими глазами гонца. Он жадно ел и пил, но, как истый француз, не скупился на слова. Поэтому прежде, чем его позвали к господам, чтобы он рассказал им о том, что он видел воочию, обо всем были осведомлены во всех подробностях повара, камердинеры, лакеи и музыканты.
Известия были поразительные. Четырнадцатого июля парижский люд поднялся и бросился к арсеналам. Были взломаны склады, где хранились ружья, порох, ядра.
Король послал против них войска. Но они отказались стрелять и приветствовали восставших криками: «Да здравствует народ!»
Восставшие устремились в королевскую тюрьму Бастилию. Они ворвались туда, перебив приверженцев короля. Коменданту тюрьмы маркизу де Лонэ отрубили голову и вздели ее на копье. Голова старшины парижских купцов тоже попала на острие пики.
Гонец рассказывал всё новые подробности о бегущей из Парижа аристократии, о рыдающей королеве и охваченном ужасом короле, который был разбужен штурмом Бастилии.
— Это бунт! — будто бы вскричал он возмущенно.
Но дворянин, принесший ему эту страшную весть, ответил:
— Нет, ваше величество! Это революция!
— Ре-во-лю-ция, ре-во-лю-ция! — несся этой ночью по улицам Бонна суровый и могучий клич. Конечно, в курфюрстовой столице не отважились на сколько-нибудь решительное выступление, но восторг горожан и простого люда был явным.