— Не говорили бы вы лучше невесть чего! Извольте освободить квартиру! Понапрасну тратите свое красноречие.
Опытный лицедей притворился удивленным:
— Но, господин домовладелец, именно об этом мы и говорим! Моцарт теперь уже композитор, прославленный во всем мире. Вена — императорская столица — поклоняется ему. Вельможи считают за честь, если он побренчит на фортепьяно в их дворцах.
— Боюсь, что сегодня вы несколько в подпитии, господин Бетховен. Поговорим в другой раз! — Возмущенный Фишер повернулся к дверям пекарни.
— Нисколько, дорогой хозяин! Я трезв, как еще никогда в жизни! Только, пожалуйста, выслушайте меня. Кому довелось услышать Моцарта в концерте ребенком, по сей день гордится этим! На его родном доме скоро будет памятная доска. А вы? Вы отказываетесь от такой чести для своей старой хижины. Неужели вы хотите, чтобы в будущем вас упрекали — пекарь Фишер изгнал из своего дома чудо-ребенка?!
— Вы сами не знаете, что говорите, господин Бетховен. Я молоденького Моцарта ниоткуда не выгонял, потому что никогда в глаза его не видел. До свидания!
— Нет, не до свидания, господин домовладелец! Продолжим наш разговор. Мой старший сын Людвиг точно такой же необыкновенный ребенок. Его имя тоже прославится во всем мире. И скоро! Совсем скоро! Вот, взгляните только.
Бетховен положил на стоявшую у ворот скамью узел. До сих пор он держал его в руке, и это выглядело так странно, что господин в шелковом жилете, расшитом золотом, тащит по городу такую убогую ношу. Покопавшись в чем-то, похожем на платье, он извлек сложенный лист бумаги, развернул его и прислонил к облупившейся стене.
Это оказалась афиша, ее текст был напечатан жирным готическим шрифтом.
Пораженный пекарь прочитал:
ИЗВЕЩЕНИЕ
26 марта 1778 года
придворный тенорист Бетховен будет иметь честь показать в музыкальном академическом зале своих учеников:
Придворную альтистку мадемуазель АВЕРДОНК и своего шестилетнего сынишку.
Первая будет иметь честь выступить с различными красивыми ариями, второй — с разными клавирными концертами и трио.
Он надеется доставить высоким господам полное удовольствие, тем более что артистам была оказана милость быть выслушанными, к величайшему удовольствию всего двора.
НАЧАЛО В 5 ЧАСОВ ВЕЧЕРА.
Неабонированные господа и дамы платят один гульден.[1]
— Ну, что вы на это скажете, господин Фишер? — спросил тенорист, когда взор пекаря проследовал в нижнюю часть афиши.
Пекарь с минуту молчал, не находя слов. Потом произнес с некоторой робостью:
