– Салют! Да какие проблемы, Стефан. Для тебя все что угодно.
Несли мы Николая до самой операционной. Он кричал и стонал от боли. Потом Йенс надел перчатки, халат, захлопнул дверь и приступил к работе. Небольшая комната возле операционной была довольно уютной. Древесного цвета, ковер на полу, на стенах множество фотографий, в углу горел костер в камине. Лиза сидела в кресле, укутавшись пледом, и молча смотрела в одну сторону. А я ходил по полутемному помещению и разглядывал все фотографии. Йенс был довольно сентиментальным и любил фотографироваться со всеми на память. Эти фотографии и висели возле операционной. Нашел я и свое фото. Коварно оно висело прямо возле зеркала. Я там улыбался вместе с Йенсом и перекидывал руку через плечо. Посмотрев в зеркало, а потом на фото, я ужаснулся. Как же я за эти 2 года состарился… Появилась и седина в волосах, и морщины на лице, и глупый шрам, полученный от пореза во время драки в Берлине. Ох, Берлин. Не хочу даже вспоминать об этом городе. Грудь поглотила мое сознание в этот миг. Мир, может, моими глазами и вращается вокруг меня, но время так же беспощадно. Мое уныние резко прервал Йенс, вышедший из операционной.
– Ну что… Парень сильный. Жить будет. Пуля никаких органов не задела. Отлежаться ему только пару дней надо. Ну я ему дал обезболивающее и успокоительное. Пусть отдыхает.
– Спасибо, – тихо сказал я и кивнул.
Бедная сестра Николая уснула прямо в кресле. Я подошел к ней и поправил плед.
– Давно ты их знаешь? – спросил Йенс и закурил трубку.
– Нет. Только этой ночью и узнал.
– Ох, Стефан, любишь ты спасать незнакомцев все-таки…
– Ну зачем-то на земле этой грешной живу ведь.
– Ох, тяжелая ночь. Пойду я спать. Ты тоже располагайся. Мой дом – твой дом. Завтра обо многом поговорим. А сейчас я устал.
Йенс вышел из помещения и ушел. А я сел в кресло возле камина и еще долго смотрел на горящий костер и слушал его треск.
Кто-то остался в таверне допивать остатки, кто-то попрощался с жизнью этой ночью, а я в этом доме. С людьми, которых толком и не знаю, но которые, возможно, стали мне родными. Как бы я хотел кому-нибудь рассказать историю своей жизни. Это был бы не просто рассказ, а целая исповедь.
