– Что будем? – строгим голосом спросил он.
Я понимаю, что этого бармена уже давно все достало и работает он здесь от безысходности. Имея такую таверну, у тебя будут и деньги, и авторитет, и, я так думаю, были и бандиты, защищающие его. От этого всего строгость в его голосе вполне оправдана.
– Мне, пожалуйста, стакан молока, – ответил ему я.
– Молока? Не пьешь? – удивился бармен.
– Нет. А зачем?
Бармен усмехнулся и съязвил:
– Ты что, планируешь жить вечно, что ли?
– Нет. Планов вообще никаких не строю. Сколько мне осталось: день, два или лет пятнадцать? Просто не хочу это время провести в пьяном угаре. Ведь в мире так много прекрасного…
– Надо же… – пожал плечами бармен, потянулся за кувшином и, наливая молоко в стакан, говорил. – Кто-то в Новом мире прекрасное находит…
Он протянул мне стакан молока. Я сделал глоток и улыбнулся.
– Это самое вкусное молоко, которое я пробовал в своей жизни.
– Чушь не неси. Это дерьмовое молоко. Потому что я не фермер, я бармен. Лучше скажи, чем расплачиваться будешь.
Я достал из кармана ожерелье и протянул бармену. Как-то нашел я это ожерелье в одном разрушенном доме. На полке со старыми выцветшими фотографиями лежало оно. У фотографий, на которых была изображены пара счастливых молодоженов, больше не было никакой цены, а вот ожерелье мне пригодилось. Оценил его и бармен. На его лице появилась улыбка, и он сказал мне:
– Хорошая штука. Мой бар полностью в твоем распоряжении!
Он поставил кувшин с молоком рядом со мной и отошел. Не знаю, вкусным ли было это молоко, но оно напоминало мне о прошлом. Прошлом, которое я уже никогда не верну.
После той роковой ночи мы все собирались, чтобы покинуть Белград навсегда. Все кооперировались и выдвигались на север. И только я готовился пойти на юг, к албанцам. Я был опьянен ненавистью и жгучей яростью. На юге я хотел найти саму смерть, взглянуть ей прямо в глаза, поквитаться за то, что она посмела забрать у меня самых дорогих и близких мне людей.
– Стефан, не надо! – говорил мне перед уходом Златан.
Он смотрел на меня грустными глазами, просил остаться и, умоляя, говорил:
– Я тебя понимаю. У меня тоже убили моих родных. Но их уже не вернуть. Нельзя вернуть и твою жену с детьми. Ты уже ничего не изменишь.
Я паковал сумку, внимательно перепроверяя, все ли я положил. Консервы, ном, вода, немного драгоценностей, патроны и, конечно же, мой счастливый автомат.
– Знаешь, Златан, – отвечал ему я. – В городе все считают, что ты того… Сумасшедшим стал после своего горя. Порой несешь какую-то откровенную чушь. Я не говорю, что ты сейчас что-то не так сказал. Просто часто ты выглядишь откровенным шизофреником. Но я тебе ничего не предъявляю. Возможно, твое сумасшествие – это твоя защитная реакция на окружающий мир. Чтобы не было этой боли и огня, что я сейчас испытываю… Ох, Златан, вот скажи мне. Готов ли ты уничтожить весь мир, испепелить все дотла за жизнь своей матери? Чтобы она была рядом. Готов?!
