Деньги у них были – немного, правда, но были. Эско тщательно копил и откладывал все эти годы, а Сейе в приданое досталось небольшое наследство. Этого должно было хватить, чтобы взять займ и накупить строительных материалов, одновременно с этим Эско мечтал механизировать сам процесс обработки почвы – в этом ему должно было посодействовать государство, оказывающее поддержку фермерским хозяйствам. Он пытался донести все это до Пентти, но тот только фыркал и всем своим видом демонстрировал, что ему это совершенно неинтересно, и вообще – какой дурак станет верить правительству. Лично ему оно не сделало ничего хорошего. И так далее и тому подобное.
У них вполне хватило бы денег, чтобы начать все с нуля где-нибудь еще, гораздо южнее. Сейя была учительницей в сфере дошкольного образования, сейчас она не работала, но ведь могла бы начать, правда? А Эско трудился на лесопилке, был бригадиром и мог без проблем получить новую работу. Они могли бы переехать в Улеоборг или Таммерфорс или Хельсинки или… чем черт не шутит, под настроение Сейя могла возмечтать даже о Швеции. Но Эско всегда на все ее предложения отвечал «нет», не оставляя ни малейшей возможности для дискуссии – он знал, чего хотел и не собирался изменять самому себе. Нет, сейчас он ни как не мог свернуть в сторону. Его стремление сохранить собственную позицию в этом вопросе с годами приобретало все большую важность, словно это было то единственное, что у него еще оставалось, – так он думал порой в черные моменты отчаяния. Ему нужно просто подождать, еще немного, и скоро все свершится. Ферма станет его. И отчий дом тоже.
Но в глубине души он, конечно, сомневался. Эско видел, как жизнь проходит мимо него, а сам он стоит неподвижно, словно застывший монумент, и постепенно стареет, буквально вмерзает во время, совершенно беспомощный перед капризами своего отца, отца, который ни словом, ни делом не показал, что помнит тот разговор, состоявшийся июльским вечером 1972 года, и что он вообще воспринял его всерьез.
Эско поднялся со скамьи в коридоре больницы, мельком взглянув на свое отражение в одной из стеклянных стен. По его мнению, выглядел он точно так же, как и всегда, но вот глаза… Они показались ему испуганными, словно в них затаился ужас. Где-то попискивали электронные приборы, из палат доносились тихие голоса медперсонала.
Эско стоял совсем один, глядя в пустоту больничного коридора. И понимал, что от его любви к отцу больше ничего не осталось. Зато у него были деньги. Была его амуниция. Его оружие. Которым он сможет воспользоваться против Пентти. И придя к такому выводу, Эско впервые за много лет почувствовал себя свободным.
