В роду у Пентти текла кровь саамов, никто не хотел этого признавать, а уж говорить об этом не любили и подавно, но все признаки были на лицо. Кровь саамов и нечто еще, более глубокое – священная ярость (и безумие), берущие свое начало в религии, других вариантов просто не было. В этих венах, без сомнения, текла кровь ярых католиков.
– Простоквашу, – произнес он в тишине. Анни заметила, как Хелми вздрогнула на своем диванчике при звуке этого голоса, – уж больно близко он прозвучал, – быстро наполнила стакан и подала отцу.
Ее движение было быстрым и точным, но все же Пентти успел схватить ее за запястье. Его рефлексы с годами остались на том же уровне, а скорости реакции по-прежнему можно было только позавидовать.
– Что, привезла с собой семью?
Он спросил, не глядя на нее. Вместо этого его взгляд почему-то был прикован к Анни.
– Только малыша Паси.
– Славно. Вы объедаете меня в моем собственном доме, но что я могу поделать, ведь вы моя плоть и кровь. Плоть и кровь. Но всему есть предел.
Подобное они уже от него слышали и не раз. Стоило кому-то привести свою семью или кого-то постороннего, как Пентти заводил свой занудный монолог о бережливости.
Но зная отца, все понимали, что уж лучше так.
Его мозги походили на минное поле. Для постороннего наблюдателя в словах и поступках Пентти не было никакой логики, но его дети, которые росли с ним бок о бок, точно знали, как следует реагировать в каждом конкретном случае. Впрочем, конечно, далеко не в каждом. И это как раз пугало. Только тебе показалось, что ты что-то понял, выявил алгоритм, так сказать, как все тут же менялось. Отец редко когда на них смотрел. Чаще всего его взгляд был устремлен в пространство, нежели на детей. Но сейчас он смотрел на свою старшую дочь, и Анни показалось, что Пентти очень весело. Можно было даже притвориться, что он пока ничего не знает о случившемся сегодня.
– Теперь вы еще и печете.
– Так ведь Рождество же скоро.
Анни чувствовала, что обязана ответить. Ведь она была самой старшей из присутствующих здесь детей и обычно неплохо ориентировалась в том черном хаосе, что царил в мозгах Пентти. В глубине ее души до сих пор жило воспоминание о том, как это было. Или, точнее, воспоминание о воспоминании, потому что она не помнила тех лет, когда она еще не боялась отца и его горячего темперамента. Но порой посреди всей этой злобы и прочих чувств, обуревавших ее, на нее накатывала нечто вроде нежности, и из ниоткуда рождался внезапный импульс протянуть руку и погладить по щеке этого мужчину, ее маленького папу. Того ребенка, каким он был когда-то сам. Но это желание быстро проходило, потому что в обычной жизни любить отца было ужасно сложно, если не сказать невозможно. Пентти фыркнул, возя ложкой по тарелке.
