В общении с другими мы познаем себя, но вот умение чувствовать – этим мы в первую очередь обязаны своим детям. В каждом ребенке заложены качества, которые со временем усиливаются, становятся все ярче, и так, по кусочкам, Сири могла бы узнать что-то новое о себе, если бы только захотела, постаралась, прислушалась. Тогда она лучше понимала бы саму себя.
В 1963 году Сири родила своего девятого ребенка. Ребенка, который, в некотором отношении, был скорее зверем, чем человеком. Этакий дикарь без малейшего налета цивилизации. Словно, у него не было выбора, словно он и не мог стать другим. Но если бы Сири захотела, постаралась и прислушалась к себе, то поняла бы, что у нее с сыном одни и те же инстинкты, которые их роднили.
Она рано заметила, что Хирво не такой, как другие дети, но никаких явных отклонений в нем не наблюдалось. Сири узнавала в этом ребенке саму себя, ведь в нем жили те же самые инстинкты, что и в ней, – разница была лишь в том, что она научилась их подавлять, а Хирво не смог и так никогда и не научился. Он был другим, не таким как все, а подобное замечают даже люди-звери, и боятся того, чего не могут понять.
Несмотря на то, что Хирво рос в самом эпицентре бурлящей семьи Тойми, у него было одинокое детство. В доме никогда не было тишины, и все эти звуки, шум, производимый остальными людьми, которые все говорили и говорили не умолкая, мешали Хирво. Если бы Сири не была так замотана делами, она бы заметила, что окружающие нервировали его, и нужно научить его закрываться от них. Но ей и в голову никогда не приходило, что она может помочь сыну с чем-то подобным. Есть много вещей, которые может сделать мать для своего ребенка, но которые никогда не довелось сделать Сири для своих детей.
* * *
В лесу всегда было тихо и покойно.
Нет, тихо – неверное слово, потому что в лесу всегда много тех, кто любит поболтать, и тех, кто был не прочь поболтать с Хирво.
Лес был спокоен и по-дружески приветлив.
Никаких резких слов, никакой ругани – только чистый инстинкт и ни тени притворства. Никаких оттенков, колебаний, сомнений.
В лесу Хирво всегда был молчалив, нет, не молчалив, бессловесен, но именно в лесу он становился самым общительным. В лесу он открывался, открывался окружающему миру – чистый, свободный, без страха. Здесь его никто не дразнил, здесь ему не приходилось постоянно быть начеку.
В бессловесном общении невозможно заикаться. Мысли Хирво были четкими и кристально ясными. Лишь когда он сталкивался с другими людьми – людьми, которые все только пачкают и портят, в них наступал раскардаш.
