Сири не верила, что он сделал это только потому, что его обуяло желание. Пентти давным-давно охладел к ней. Последние десять лет их совместной жизни все их постельные отношения сводились к власти – он хотел ощущать власть над ней. Вынуждать ее уступать и прогибаться перед ним по его желанию.
Но на самом деле уже давно прошли те времена, когда у него действительно была над ней какая-либо власть. Даже тем ранним вечером, когда он вжал ее лицом в подушку так сильно, что у нее почернело в глазах, когда крепко держал ее руки сцепленными за спиной, пока трахал ее, словно какое-то животное, словно одну из своих коров, которых он тоже трахал и в которых изливал свое семя. Даже тогда он не смог добраться до нее. До ее сердцевины, того самого сокровенного, что принадлежало ей и только ей, – он никогда не мог туда добраться или даже просто прикоснуться к этому. Сири помнила, как испугалась, что умрет, вдавленная лицом в подушку, но мысль о смерти, какой бы пугающей она ни казалась, все же не была лишена своего очарования.
Она помнила свои ощущения из детства, как она лежала в бане после того, как отец отхлестал ее ремнем, и какой привлекательной в тот момент казалась смерть – такой приятной, обволакивающей и вечной, и что стоит только сдаться и уступить и тогда она, наверное, придет и спасет ее, заберет с собою и уведет далеко-далеко – туда, где всегда светит солнце и можно собирать столько клубники, сколько захочешь.
Но потом инстинкт самосохранения взял над ней верх – Сири начала бороться, и ей удалось вдохнуть немного воздуха, но ее сопротивление в итоге еще больше возбудило Пентти, потому что он сразу излился в нее, и от этого семени зачат был ее последний ребенок – ее солнышко, что носит имя «счастье», – и Онни действительно, вопреки всем опасениям, подарил ей так много счастья и продолжал дарить его дальше.
Сири очень хорошо запомнила свой последний день в Аапаярви, и знала, что уже никогда его не позабудет. Он накрепко отпечатался у нее в памяти, стал частью нее вместе с другими такими же значимыми днями ее жизни, которые невозможно забыть. День, когда умер Риико. День, когда сыновья зажиточного фермера унизили ее брата. День, когда пришло известие о смерти одного из ее братьев, погибшего на войне.
Таких дней набралась уже целая пригоршня, и вот теперь среди них затесался этот – последний день в Аапаярви, – и, надо сказать, он оказался в неплохой компании.
Теперь, когда Сири больше не была заперта в тех старых четырех стенах, она думала о своем прежнем доме с нежностью, вспоминала первые года – счастливые и не очень, но полные надежд. Она с грустью думала о прежней жизни, и на краткий миг ей становилось даже жаль своего бывшего мужа – что-то с ним теперь будет, ведь теперь он действительно превратился в ее бывшего мужа, – письмо с подтверждением пришло чуть раньше на неделе, и теперь Сири была свободна и могла уйти. Юридически свободна. Но она слышала, каким молчаливым эхом отозвался дом, когда она покидала его, и не думала, что Пентти так просто все оставит, пусть даже он делал все возможное, чтобы притвориться, будто ничего не случилось, но она-то знала, что он будет лежать и ворочаться по ночам в пустой постели, и как будет трудно ему уснуть одному в большом, всеми покинутом доме, который Пентти выстроил своими собственными руками, заполонил своим потомством и который теперь опустел, потому что он распугал всех живущих в нем людей, ибо не умел любить и быть любимым.
