.
«Тогда Господь… Иуду называет „другом“, посрамляя и укоряя за то, что он, как будто друг, дает Ему лобзание» >[62].
Оба толкования имеют право на жизнь, но и то и другое имеет явный недочет, который заставляет усомниться в их правильности.
Если Христос действительно употребляет ἐταῖρε в ироничном значении, с отсылкой к притчам, как считают блж. Иероним и Ориген, то у этого должен быть смысл. Просто так Христос ерничать не станет. Но какой толк сейчас Спасителю насмешничать? Он хочет указать Иуде, до чего тот докатился? Напугать: вот, гляди, ты на пороге тьмы внешней? Вразумить очередной пощечиной?
Оно, конечно, логично, и прозвучи это на Тайной Вечере, было бы понятно. Беда в том, что сейчас говорить Иуде что-то подобное совершенно бессмысленно. Потому что про него Христом уже сказано:
…и никто из них не погиб, кроме сына погибели… (Ин. 17: 12)
Вы когда-нибудь пробовали вразумлять труп?
Вот и Иуду уже поздно.
И получается, что ἐταῖρε остается сотрясением воздуха, ядовитой репликой, которая позволяет отвести сердце, не более того. Шла бы речь не о Христе, такая трактовка меня вполне бы устроила. Любой человек, которого пришел предавать на смерть друг, имеет право сказать все, что о нем думает, мало заботясь, услышит его «ἐταῖρος» >[63] или нет. Но Христос никогда не тратит слов зря: там, где вразумить нельзя, Он просто молчит. Не упрекает и не язвит. Слова Христа могут быть горьки, но не заведомо бессильны. А убивающий себя грешник — повод для Его слез, не для остроумия.
Точно та же проблема и с трактовкой обращения «ἐταῖρε» как подлинно «друга», то есть с мнением Евфимия Зигабена и Феофилакта Болгарского. Сказать Иуде сердечное «друг» можно в данной ситуации лишь для того, чтобы пробудить его совесть, смирением и любовью попытаться тронуть и обратить его, уже даже заступившего за последнюю черту. Но… но опять слова про гибель «сына погибели» встают поперек горла: если гибель уже состоялась, если перед тобой духовный труп, то, взывай не взывай, являй кротость и любовь или не являй, изменить ничего нельзя. Нет у мертвеца совести, не положено ему.
И получается, что эта фраза Христа… бессмысленна. С какой стороны ни взгляни: адресат ее просто не слышит.
Если только нет подвоха с адресатом.
Зададимся вопросом, с первого взгляда выглядящим по-дурацки: а к Иуде ли обращена эта реплика?
А не было ли у нас такого, что, обращаясь к Искариоту или говоря о нем, Иисус говорил о ком-то другом?
