Потом мы, профессорско-преподавательский состав, гурьбой покидаем Лункаб, вываливаемся в вестибюль. Здесь — танцы вовсю: из зала в вестибюль пианино выкатили, и за пианино, конечно же, наш Байрон сидит играет, трлько черные пальцы летают по клавишам; и я начинаю думать что-то нелепо замысловатое: когда за роялем белый пианист, то его руки контрастируют с черными клавишами, а когда пианист чернокожий, то, наоборот, его черные руки над белыми клавишами...
А УМЭ не узнать: вестибюль, коридоры, аудитории убраны еловыми ветками; масса цветов, пусть хоть бумажных, но все-таки... Сверкают стеклянные шарики.
Руки Байрона громыхают по клавишам.
Барабан грохочет, грохочет.
Рядом с Магом Боря, Борис, слесарь СТОА-10, граф Сен-Жермен. На нем полумаска — черная, с желтым кружевом, черный плащ на желтой подкладке.
Пляшет Боря.
А рядом с ним?
Байрон все еще крушит пианино. Но внезапно ритм обрывается: обернулся Байрон, остановился. Тотчас:
— Байроне, ты чому ж зупынывсь? — укоризненно и певуче восклицает студентка-украинка.— Байроне, зажурывсь ты чому?
Байрон в самом деле играть перестал. Белки вывернул изумленно, воззрился на нас: рядом с Борей танцевала красивая: сарафан ярко-алый и коса ниже пояса. Было личико маской глупейшей прикрыто — маской туповато глазеющей на окружающий мир козы, уж не той ли козы, во славу которой назван наш великолепный проезд? Но тупейшая козья харя не удержалась на личике; и красивая — маску прочь, голубые очи с изумлением на Байрона глянули.
— Грай же, Байроне!
Байрон взял себя в руки, заиграл. Барабан подхватил его ритм.
Мы танцуем. Время близится к полночи.
Перебивая ритмичный грохот пианино и барабана, снизу доносится жуткий, истошный взви-и-ииизг:
— И-и-иии!
Пианино снова смолкает. В наступившей тиши барабанщик бабахает еще несколько молодецких ударов и останавливается.
Все смятенно несутся вниз, и мне сверху видно, как там, возле телефона-автомата, у подножия гипсового Ильича-Лукича, быстро-быстро накапливается толпа. Не все догадались снять маски, поэтому в толпе мельтешат и русалки, и розовощекие поросята, и лисички-сестрички. В центре внимания — Сусанна Рииконен, стажерка из Финляндии, из какого-то городка, названия которого никто выговорить не может.
— Дурак! — рыдая, кричит Сусанна, снизу вверх глядя на застывшее в глубочайшей думе о судьбе мирового пролетариата изваяние.— Идьёт лысый! — И снова в слезы.
— Сусанна, что с вами? — протискивается к девушке Вера Францевна.— Что случилось, Сусанна?
