Собрались мы в холле, что перед классною комнатой; друг к дружке присматриваемся. Только Лапоть к стенке прислонился, прижался спиной, «Крокодил» чрезвычайно серьезно читает.
— Кариатиды! — зовет неведомо откуда возникший наш пастырь Леонов.— Кариатидочки, милые! Начинаем, попрошу не задерживаться.
Ладнова, Лианозян, Лимонова, Любимова, Лютикова, Люциферова. Они столпились у телевизора. Экран у него — почти во всю стену, а на экране — видеозапись, монтаж: в купах ослепительно яркой зелени — памятники. Кажется, Самарканд: бронзовые узбеки в чалмах; длинные среднеазиатские дудки какие-то, трубы вроде бы. Изваяний целая группа. Дамы смотрят то, что для нас приготовлено. Все ли здесь собрались? Да, все; только нет из них самой-самой молоденькой — девочки, Ляжкиной.
— Собираемся, кариатидочки! Собираемся, выстраиваемся в цепочку и в просмотровый зал ша-а-агом марш! Я дорогу вам покажу, покажу...
Люциферова нервно затягивается сигаретой, спешит докурить.
А Леонов пританцовывает около стайки дам, в руках у него появляется узенькая черная дощечка, он нажимает на какую-то кнопку. Самаркандские памятники исчезли, на экране темно. Люциферова втыкает окурок в урну, дамы готовы выстроиться так, как им было велено,— гуськом, в затылок друг другу, и цепочкой потянуться за пастырем: куда он, туда и они.
— Минуточку! — вкрадчиво говорит наш пастырь и нажимает клавиши на черной дощечке. Экран вспыхивает, а на экране — знакомое личико: девочка да и только! Та, недавняя, позавчерашняя, если точнее сказать: все просила оставить ей аристократическую фамилию, а ее превратили в Ляжкину. Теперь личико ее то, да не то: окаменело, глаза запали, выражение в них — отчаянное.
— Всем смотреть! — командует бравый Леонов.
Смотрим. Девочка шевелит губами — по-детски пухлыми. Сейчас сделались они как бы резиновыми. Она что-то говорит, но звук еще не включен, не слышно. Зато видно, с какими усилиями дается девочке речь.
— Всем слушать!
Леонов включает звук.
Девочка медленно-медленно произносит: «Я Ляжкина... Я Ляжкина... Я Лидия Поликарповна Ляжкина... Я Ляжкина...» Она запинается. Она вроде бы даже пытается сопротивляться чему-то, скрытому за рамками кадра, но зато открытому ей. «Что-то» явно сильнее ее. И ей страшно. Ее подгоняют, и она, пытаясь заискивающе улыбнуться, частит: «Я Ляжкина... Я Ляжкина... Ляжкина я... Ляж- кинаяляжкинаяляжкиная...»
— Так-то, дорогие мои,— мурлычет пастырь.— Как видите, все в ажуре. В ажуре, Ляжкина?
