Ах, старые добрые времена, когда мы были ничем иным, кроме как кучей пьяных, задиристых студентов в университете Граца, размахивающими шпагами друг у друга перед носом, крепко сжимая бутылку коньяка в другой руке. Почти невозможно научить свое тело не уворачиваться от удара шпаги, когда сам инстинкт самосохранения заставляет дернуть головой, избегая смертельного оружия. Только мы были выше всех инстинктов. Мы же не были животными, в конце-то концов; мы были потомками великой арийской расы, а значит выше всего животного и даже человеческого… По крайней мере так нас раньше учили.
Они никогда нас не понимали, те, кто не принадлежал к арийской расе; они рассуждали, и очень даже логично, что фехтование, и особенно традиционные фехтовальные шрамы, были всего лишь варварской традицией, и с ужасом обозревали очередной глубокий порез на лице красавца-студента.
— Зачем вы так себя уродуете? — студенты-международники, которые изучали юриспруденцию вместе с нами, качали головой в испуге и крайнем недоумении. В ответ мы всего лишь презрительно усмехались, потому как они никогда бы не поняли священного значения наших шрамов.
Потому что мы мужчины. Мы арийские воины, и наши женщины любят наши изрезанные лица. Это доказательство нашей отваги и гордости, нашей силы, и нашего презрения к физической боли. Это то, что делает нас немцами.
Я вздохнул. Кажется, что все это случилось в какой-то другой жизни, и уж точно не со мной.
Я сделал ровно четыре шага к моей новой кровати, если эти малюсенькие нары, покрытые претонким, молью изъеденным одеялом вместо матраса, можно было так назвать. Скорее всего я даже не умещусь тут с вытянутыми ногами, подумал я, пытаясь прилечь и устроиться поудобнее, и вскоре усмехнулся при виде моих ног, свисающих с другого края. Нет, можно даже не стараться. Ну что ж…
Я перевернулся на другой бок, подтянул длинные ноги к животу и уставился на серую стену с облупившейся краской. Дом, сладкий дом.
— Эрни, иди домой, сынок! Отец уже за столом!
Мелодичный голос моей матери с переднего крыльца отвлек меня от моих попыток добраться до птичьего гнезда на дальнем конце ветки, с которой я в данный момент свисал. Я отчаянно хотел увидеть только что вылупившихся птенчиков, но, зная моего отца и его нетерпимость к любому проявлению неуважения к моей матери — а опоздание к столу было явным неуважением в его глазах — я как можно быстрее слез с дерева, каким-то чудом едва не расцарапав себе все колени.
