Я едва помнил, что было потом, и только взглянул на свои руки, все еще покрытые тонким слоем засохшей крови.
— Значит, мой сын вступается за девочку, бьет зачинщика, и вы хотите его за это исключить?! За то, что он помог защитить слабую, беззащитную девочку от хулигана? Но это же единственно правильное, что он мог сделать в этой ситуации! И, простите за сравнение, но что если мы представим, что ваша дочь или жена оказывается окруженной на улице какими-нибудь подонками с Бог знает какими намерениями, разве вы бы не пожелали, чтобы кто-то защитил их и проучил их обидчиков? Или вы бы предпочли отпустить преступников безнаказанными?
Я ухмыльнулся при виде того, как у директора невольно открылся рот. Он явно не принял в расчет, что мой отец был адвокатом, да причем еще и очень хорошим, так что произносить речи и приводить аргументы, которые никак не могли быть опровергнуты, было одним из его неоспоримых талантов. К тому же, отец был прав: я действительно поступил правильно, ну или по крайней мере мне так казалось. Виноватым я себя не чувствовал, это уж точно.
Вопрос о моем исключении больше не стоял, особенно после того, как мой отец упомянул директора одной из местных газет, и какую сочную историю тот сделал бы из всего этого. Закончилось все тем, что директор еще и извинился перед отцом за то, что не разобрался толком в произошедшем.
По дороге домой отец вдруг пожал мне руку, крепко, как взрослому, и сказал:
— Я горжусь тобой, сын. Ты все сделал правильно, ты не побоялся пойти против врага, который был больше и сильнее тебя. В этом-то и заключается суть того, чтобы быть настоящим мужчиной, Эрнст, когда ты идешь против сильных, а не слабых. Всегда защищай слабых, и особенно женщин. Мы в ответе за них, потому как сами они себя защитить не могут. Тебе понятно?
— Да, отец.
— Хорошо. И никогда не сдавайся, всегда дерись до последнего и не отступай, не важно насколько сильнее твой враг.
— Хорошо, отец.
— Молодец. Я иногда бываю строг с тобой, но это для твоего же блага. Я хочу, чтобы ты вырос сильным и бесстрашным, как все мужчины в нашей семье.
Я кивнул. Я не помню, чтобы он когда-то мне говорил это, но в такие моменты я знал, как сильно он меня любил.
Британская тюрьма, июнь 1945
— Вы же знаете, как сильно она вас любит, верно?
Я с трудом сглотнул и стиснул зубы. Он знал, на что давить, этот новый, такой собранный, вежливый и уважительный, совсем не как мои предыдущие дознаватели. У этого перед ними было большое преимущество: он знал про нее. Мою Аннализу. Руки начали слегка дрожать, и я сцепил пальцы до боли, пока не побелели костяшки, чтобы он не дай Бог не заметил. Я старался не смотреть ему в глаза.
