Б. Л. и верил, и не верил этому. Разговоры, конечно, продолжались по-прежнему, продолжались и встречи по воскресеньям с Шеве; Жорж вообще находился в доме постоянно. Какое удовольствие, наверное, получали на Лубянке, прослушивая монологи Б. Л.! Причем он даже играл на публику. Входя, говорил непременно: «Здравствуй, дорогой магнитофоша!» «Уж пусть простит меня магнитофоша!» Мы поддерживали эту игру, и после каких-нибудь особенно крамольных речей и планов я или Жорж восклицали: «Как жаль, что сегодня Ирочки с Жоржем нет, что они задержались в Москве!» Почему-то нас всех это страшно забавляло. Но когда потом, спустя несколько месяцев на следствии при допросе вдруг всплывали какие-то маленькие, но очень яркие детали, словечки, бытовавшие именно в ту зиму, все встало на свои места: и перепуганная Маруся, и «дядя», и лжедырка, и лжеворонок.
Но я очень рада, что записан и сохранен — пусть даже в таком варианте — например, канун 1960 года, года, который мы вчетвером встречали там, среди переделкинской зимы. И если есть у каждого человека какая-то «комната», которую хочется опустить на дно души и хранить там всю жизнь со всеми ее обитателями, — то для меня это наша изба под Новый 1960 год, елка с зажженными свечами, и в их заметавшемся, плывущем пламени — озаренное внезапным воспоминанием лицо Б. Л. — красивое — прекрасное — но уже какое-то уходящее, прощальное, как сам этот колеблющийся свет.
Мы зажгли настоящие свечи — и свои, и присланные к Рождеству «оттуда», пахнущие всякими елеями, я привезла настоящие хлопушки с сюрпризом. Жорж — подарки: нам с мамой по тому репродукций Скира, Б. Л. — старинный французский лубок, изображающий круговращение человеческой жизни, от колыбели до разверстой могилы. Б. Л. лубок явно не понравился (видимо, он гнал от себя мрачные мысли), и он поспешно свернул его в трубочку. Мама колдовала над столом, превзойдя даже свою всегдашнюю щедрость — на каждого приходилось чуть ли не по три курицы! Б. Л. очень смешно приходил от этого в ужас: «Олюша, да ты просто с ума сошла!» Мы выпили настоящего французского шампанского в честь наступающего года — год предстоял блистательный, головокружительный. Б. Л. ждала работа, пьеса, ее успех, меня — Франция, новая жизнь, счастливая любовь.
Зажгли свечи, и в их все преобразившем свете подняли граненые стаканы с шампанским. Б. Л. сказал, глядя на меня, стоящую под елкой: «Ты — как невставленная свечечка, все уже вставили и зажгли, а тебя — забыли».
