Помню, мы с мамой проводили его до крыльца конторы, он вошел в обычно пустовавшее вечером помещение с листком бумаги, на котором были записаны телефоны, наверное, не такие уж и нужные. Мы ждали у крыльца. Дверь в контору осталась полуоткрытой. Был холодный октябрьский вечер, шумели переделкинские сосны, и за кладбищем перекликались электрички. Вспоминая это ощущение одиночества и тревоги, спустя два года, будучи уже в лефортовской тюрьме, я написала что-то вроде стихов:
Лишь невозможное случается.
В начале жизни помню я —
Меж соснами фонарь качается
И желтый снег у фонаря.
Крестов печальное соседство,
Шум электричек вдалеке,
И строчки, памятные с детства,
О смертном и святом столбе.
О обнаженность сердца, бьющегося
Доверчиво и высоко.
О обретенное могущество
Во всем бессилии его.
И разделенное — со всеми,
И отделившее — от всех…
О этот падающий в теми
На мир завороженный снег!
В далеком и прощальном свете,
У этой ночи на краю
Держащую меня в обете
Я вижу молодость мою.
Сквозь тьму по рельсам переходы,
Вагона темное стекло,
Все те особенные годы,
Что подняты так высоко.
Мы ждали и о чем-то переговаривались вполголоса, как вдруг услышали громкий плач, почти рыдания. Вбежали в контору, увидели, что Б. Л. не может из-за прорвавшихся рыданий продолжать разговор по телефону. Так и не справившись с собой, он положил трубку. Оказалось, что он звонил Лиле Брик, и та, как только услышала его голос, отозвалась так взволнованно и внезапно, как будто все время ждала его звонка: «Боря, дорогой мой, что же это происходит?» И понятно, что он, выдерживавший грязные оскорбления, на это встревоженное сочувствие не мог не отозваться слезами.
Настоящая трагикомедия разыгралась с хозяином «конуры» — Кузьмичом, с которым у Б. Л. вообще-то были прекрасные отношения: он нередко заходил к нему по случаю праздников, пил самогон и получал от компании и застольных бесед большое удовольствие. И вот мама, желая позабавить нас, рассказала, что слышала, как Кузьмич философствовал по поводу нобелевской премии: «Ишь, мильонщик оказался! А кто бы подумал! Сапожонки-то плохонькие, хуже моих!» Она сама не ожидала, какой эффект будут иметь ее слова. Б. Л. стремительно подхватился, ворвался на половину Кузьмича и стал ему страстно доказывать: «Какие мильоны? Я же отказался от премии! (О том, как это произошло, расскажу немного позже.) Теперь будут твердить — миллионы, миллионы, забыв, что же с этими миллионами произошло — что я от них отказался!» Он так кипятился, что Кузьмич, не желая портить отношений, закивал: «Знамо, слыхал, как же…» Однако под конец не выдержал: «Отказался… та… Это ктой-то же от денег откажется?» «Какой развращенный, неприятный старик!» — негодовал Б. Л… Отношения с Кузьмичом были непоправимо испорчены.
