Вопрос: Вы приглашали своих друзей на прослушивание вражеских передач станции «Голос Америки» посредством сконструированного вами радиоприемника?
Ответ: Да, я приглашал друзей, но не специально на прослушивание.
В опрос: Среди них бывала Ивинская?
Ответ: Да, она была, один или два раза.
Обвинительное заключение
«Показаниями свидетелей вы изобличаетесь в том, что систематически охаивали советский общественный и государственный строй, слушали передачи «Голоса Америки», клеветали на советских патриотически настроенных писателей и превозносили творчество враждебно настроенного писателя Пастернака».
Приговор Особого совещания
«…в связи с доказанностью обвинения приговорить Ивинскую О. В. к пяти годам лагерей строгого режима».
Из жалобы О. В. Ивинской (из лагеря) — август 1951 года
«…Б. Л. Пастернак — не изменник, не предатель, не шпион… Благодаря моему влиянию он не замкнулся в себе окончательно. Я ему доказала, что необходимо выступить в лагере сторонников мира, и он выступил…
Признаю свою вину в том, что не прочистила свои книжные полки, где оставалась враждебная литература, принадлежащая моему покойному мужу, Емельянову И. В., историку…
…Прошу простить меня за некритичность отношения к Пастернаку…»
Ходатайство о пересмотре дела (1955 год)
«Оставить без удовлетворена».
Прокурор Никитин
Протест зам. прокурора А. Васильева
(19 октября 1988 года)
«…В связи с тем, что действия и высказывания Ивинской не содержат прямого призыва к свержению советской власти, дело производством прекращено».
* * *
С осени 1950 года в нашу жизнь прочно входит маленькая поволжская республика со своими ЖШ и ПЯ — Мордовия. Б. Л. тоже пишет в эту «веселую» страну письма, но больше открытки — и из соображений трогательной конспирации — от имени бабушки. Так и подписывается — «твоя мама». Кого могли они обмануть? Кто мог предположить, что наша трезвая и рассудительная бабушка способна писать такие фантастические поэтические туманности, вдохновенные обороты на полстраницы, испытывать такие подъемы чувств и падать в такие бездны? Тем не менее, они доходили.
В 1952 году умирает дед, после полутора лет мучений. Мы хороним его в жестокий январский мороз в убогом дешевом гробу: жалкая кучка замерзших старушек, для которых не под силу донести крышку гроба до автобуса, и двое горюющих детей. Такие ли похороны должны мы были устроить дедушке — чудному, мягкому, нас до безумия любившему, не снесшему последнего удара — маминого ареста? У нас не было денег даже захоронить урну, и она три года стояла на шкафу в передней. Когда мы ставили ее на этот шкаф, то по закону были уже круглыми сиротами, без опекуна, и нам нечего было ответить на обязательный вопрос школьной анкеты о профессии родителей.
