Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1 | страница 133
В связи с этим, цикл было решено открывать «Потемкиным». Я пишу аккуратное «было решено», но не хочу вводить читателей этого текста в заблуждение: меня о составе цикла никто не спрашивал, его формировали работники Редакции кинопрограмм без моего участия, а утверждало высокое начальство, самое высокое на Шаболовке. Первое место ленты в брюссельском списке для людей, находящихся на верху телевизионной пирамиды ни у кого, как можно было догадаться, не вызывало сомнения.
«Броненосец „Потемкин“» (1925), реж. Сергей Эйзенштейн
Я, каюсь, перед началом цикла не предупредил телевизионщиков о том, что эпический шедевр Эйзенштейна окажется крайне невыразительным на экранах КВНов, да еще в интерьерах малогабаритных квартир хрущевских пятиэтажек. Мало того, поскольку в ту пору еще не было видеозаписи и мне приходилось выступать в прямом эфире «живьем», я не имел даже возможности проверить свои опасения, проследить, как будет смотреться лента на домашних приемниках.
По отзывам коллег, увидевших фильм в телеэфире, я знал, что «Потемкин» потерял там львиную долю своих достоинств. Но, как говорится, поезд уже ушел, и цикл продолжал свое существование до конца телевизионного сезона. После летнего перерыва, когда осенью настала пора продолжить работу, открыть второй сезон показа лучших фильмов советского кино, мой редактор «обрадовал» меня новым списком лент, во главе которого снова стоял «Броненосец «Потемкин».
Никакие мои доводы и возражения редакторы не принимали. Предложение хотя бы заменить ленту Эйзенштейна другим шедевром из той же брюссельской дюжины, «Матерью» Пудовкина, которая по языку своему более приемлема для маленьких домашних экранов, было сразу же отвергнуто. Редакторы выражали осторожное понимание моих доводов, но ссылались, как всегда, на решение, принятое начальством, с которым, как известно, не спорят даже по совершенно очевидным поводам. Это был выразительный пример того, что Чиновник одержал легкую победу над Художником (Имею в виду, конечно, не себя, а Эйзенштейна, который в своих теоретических работах не раз убедительно показывал эпическую, рассчитанную на массовое восприятие и большие экраны, природу «Потемкина»).
Вспомнил грустный эпизод из своей телевизионной биографии не только для того, чтоб поставить под сомнение безапелляционное суждение Саппака насчет благополучного бытования произведений «большого» кино на малых, домашних экранах. Отношения кинематографа и телевидения не ограничивались только лишь показом лент по «ящику».
