— Вам лучше знать, — пожал я плечами. — Думаю, напугали те, от кого вы бежали до самой Америки.
— Вас это очень интересует?
— Очень, — искренне ответил я.
Он помолчал, поерзал на сиденье и рассказал:
— Ничего особенного и не случилось, просто я видеть не могу, когда над людьми измываются. Тех, у кого были собственные молотилки, впрягли, точно скотину, и заставили тащить их по базарной площади. Я вышел, встал с ними рядом и потащил молотилку вместе с ними — вернее, вместо них, потому что все это были сплошь старики да немощные. Ну и попал в немилость… Если б я не уехал тогда, меня наверняка закатали бы куда подальше — так мне и было заявлено. Вот и весь сказ.
Фантазия моя разыгралась, я живо представил себе эту сцену, вписав ее в тогдашнюю историко-социальную ситуацию, и вынужден был признать, что Глемба не просто оказался на высоте, но и проявил немалое мужество. А мужество, как видно, опиралось на его нравственные устои, настолько несовместимые с беззаконием и несправедливостью, что заставили его воспротивиться даже в заведомо безнадежном положении.
Меня умилила было эта история, но тут мысли мои получили новый поворот, и это подтолкнуло меня к дальнейшим расспросам.
— А у вас-то была собственная молотилка?
— Откуда ей взяться у неимущего!
— К тому же вы бывший партизан…
— Да, был я в партизанах. А смолоду надрывался на чужих молотилках, так что среди владельцев не было у меня друзей-приятелей. Только все равно негоже было так изгаляться над ними… Эй, стойте! — воскликнул он вдруг. — Мы проехали нужную улицу.
Я развернулся и вскоре затормозил у старого здания — бывшего доходного дома.
— Кто он, этот человек, к которому мы сейчас едем? — спросил я.
— Я же вам говорил: директор гимназии.
Я распахнул дверцу машины и даже помог Глембе вылезти, что он воспринял с явным удовольствием, по-стариковски покряхтывая. Прежде чем мы успели войти в подъезд, он ухватил меня за рукав пиджака и, понизив голос, доверительно сообщил:
— Когда-то он был директором музея. А еще раньше — заместителем министра. Только вот… дружки его подсидели.
Я с удовольствием принял к сведению, что и на этот раз мы направляемся в гости не к какой-нибудь мелкой сошке.
Низенький лысый человечек с густыми седыми усами и типично профессорской внешностью провел нас в глубь просторной, но неимоверно запущенной квартиры и сердито напустился на Глембу — почему тот не приехал к нему вчера, ведь они условились. Начиная с этой минуты и до самого конца нашего визита он не переставая сердился и кричал — в сущности, вел себя так, как обычно ведет себя Глемба. Зато Глемба терпеливо сносил эти наскоки — как все обычно терпели его собственную воркотню.
