Это называется черный юмор. Тут я, кстати, ничего не преувеличил. Но лучше, наверное, все-таки сказать: серый юмор.
Впрочем, в своих материальных невзгодах я сам, конечно, виноват. Нельзя же пассивно сидеть и ждать у моря погоды. Надо просить, требовать, писать заявления, околачивать пороги, стучаться во все двери, да не раз, не два, а многократно, изо дня в день. Надо с т а р а т ь с я — и тогда получишь то, что тебе положено. А у меня дурацкий характер — не могу ничего просить. Все жду, когда преподнесут мне на блюдечке с голубой каемочкой. Нате, мол, Валентин Петрович, пожалуйста, получайте. А кому нужно чужое горе?
И дело не только в бытовых неудобствах, ведь просто стыдно. Встречаю школьных товарищей — «Ну, как?» А о чем рассказывать? Вру, отшучиваюсь. Надоело… У них квартиры, дачи, машины. Правда, один мой одноклассник, нет — одногруппник из института — спился… Но зато остальные!.. А я? Ни то ни се. Ни рыба ни мясо.
Опять я о себе. А ведь надо бы начать с того, что именно сегодня исчез мой братишка Саша. Пропал.
Обычно будильник звенит в семь утра. Сегодня жена разбудила меня в шесть тридцать. Открыл глаза — вижу: Люся и Надя, тревожные лица, укоризненные взгляды. Ты, мол, спишь, а твой брат — исчез. Люся в драном халатике, с неиспорченным еще косметикой утренним лицом, светлоресничная, бледно-голубоглазая, верная моя жена. Надя! — в шелковой блузке-распашонке и джинсах, лицо зареванное.
— Сашка пропал, — сказала Надя.
Так уж сразу — «пропал».
Иногда глаза ее кажутся красивыми — большие, карие, с поволокой. Казались когда-то мне, потом Саше. Чаще кажутся почти коровьими. Иногда — прямо как при базедовой болезни. Пучеглазая, одним словом.
— Сашка пропал, — повторила Надя.
— В каком смысле? — спросил я, хрипя спросонок.
— В прямом — потерялся.
И она зарыдала.
— Как это — потерялся? — настаивал я. — Говори конкретно, по существу. Чего ты разнылась-то?
Я точность люблю. Женщины склонны к метафорам и гиперболам, а меня это раздражает. Люся часто говорит: «с ума сойти», — а вот попробовала бы, сошла бы.
— Ах, Валентин, — сказала Надя, вздыхая. — Сашка исчез куда-то… ничего не могу понять! Вчера вечером вышел… прогуляться — и не вернулся. Я полночи прождала, обзвонила всех знакомых… и к вам заходила, ты спал. К Катерине Семеновне бегала. Нигде. Потом уж стала в морг звонить, в милицию, в больницы…
— В мою больницу не звонила? — спросил я, застегивая брюки.
— Какие тут могут быть шутки! — взвизгнула Надя. — Твой брат неизвестно где — а ты шутишь.
