— Конечно, неприятно, — согласился я. — А может, вам к себе ее взять?.. Хотя вы уже говорили…
— Что вы! Она видеть меня не хочет. И ведь не только меня одну обвиняет, она начинает обобщать! — и Нинель Петровна заговорила глуше. — Вы понимаете? Это уже не шутки… Я-то для нее лишь символ всеобщего зла… так сказать, персонификация, что ли… понимаете?
— Не очень, — заметил я неуверенно.
— Короче — другого выхода просто нет. Я давно убедилась — ее мне не переубедить. Но ведь как-то жить надо! Остается единственный выход, как это ни печально… Спасибо Антон Трофимычу — он подсказал мне этот вариант, — и тут она как-то странно улыбнулась, словно забыв на секунду о моем присутствии, я даже насторожился, но быстро сообразил, что обаятельная ее улыбка вызвана сокровенным воспоминанием о моем шефе…
После всех этих официальных визитов я решил сразу идти домой.
Я не пишу сейчас о том, что я думал после беседы с Нинель Петровной. Я не хочу писать о том, что я вообще думал о всей сложившейся ситуации.
Наши мысли ничего не значат. И ничего не стоят.
Только поступки имеют значение. Они — есть. А мысли — текут, иссякают, меняют русло… меняются, изменяются.
Даже эти вот мои раздраженные рассуждения — гроша не стоят. Да и в памяти нашей и чужой остаются одни лишь дела, поступки, жесты, позы, улыбки, гримасы, фразы… А то, что струилось в моем или чьем-то сознании, — пусть даже было это совсем недавно, пусть это было лишь пять минут назад, — но это прошло и забылось. Поэтому я считаю абсолютно излишним и ложным натужно пытаться восстановить свои недавние мысли. Не надо ничего этого. Ведь обязательно же совру. Или запутаюсь.
Если уж я не могу разобраться в путанице собственных, мотивов, как мне проникнуть в чужие замыслы? Да и зачем? Какая для меня разница — искренне ли переживает Нинель Петровна о судьбе больной матери или просто хочет избавиться от нее? Ведь в принципе это ничего не меняет. И не все ли мне равно — с какой целью так расстарался Антон Трофимыч? Уж, конечно, не ради меня… но ведь и его можно понять по-разному. Либо он просто угождает своей «даме», либо хочет меня купить этим благодеянием… я ведь буду теперь вечно ему обязан! Теперь — по его расчетам — мне «совесть не позволит» когда-либо что-либо против него вякнуть. Может, и так. А скорее всего, тут все смешано… ну, конечно же! Как всегда, как обычно…
Но мне-то какое до всего этого дело?
Почему я-то терзаюсь?
Разве на меня падает тень от чужих, пусть даже коварных, замыслов? Ведь сам-то я не плету никаких интриг. Я нуждаюсь в квартире — мне ее предлагают. Так в чем же дело?
