Татьяна, Прасковья и Стенька, поскольку пришли с опозданием, встали с краешку, туда, куда вообще-то вставать было не положено, так что видели они весь первый ряд. Татьяна сперва на людей не смотрела – крестилась на образа, утирала слезы да внимала пению. Но вдруг ухватила Прасковью за руку с такой силой, что сквозь меховой рукав больно сделала, да как вскрикнет на всю церковь:
– Матушка моя!..
Подалась вперед – да и грохнулась без памяти.
Хорошо, что рядом крепкий мужик стоял, успел руки подставить.
Прасковья со Стенькой подхватили Татьяну и выволокли на паперть, благо недалеко от дверей стояли. Стенька усадил женщину, прислонив спиной к стенке, Прасковья первым делом снегу ком из сугроба выхватила, стала к невесткиным щекам прижимать.
– Не надо было ее слушать! – сказал недовольный Стенька. – Чего ты с ней теперь делать станешь?
– Степа… – Прасковья подбородком указала на вход во храм. – Степа!..
Баба так глаза выпучила – того гляди, на щеки выскочат. И в голосе – ужас, ужас!
– Что это ты?
– Степушка, а ведь она права была! Указал Господь!
– Что указал?
– Там баба стояла – в Устиньиной душегрее!
Прасковья была женщина работящая, без лишней дури, настолько здравомыслящая, насколько Стенька вообще способен был признавать это качество за женским полом. И потому ее слова земского ярыжку особенно возмутили.
– Да опомнитесь, бабы! – воскликнул Стенька. – Одна как мешок валится, и другая туда же – бредит! Неужто такая приметная душегрея?
– Приметная, Степа, – подтвердила Прасковья. – Во-первых, цвет. Такого богатого синего цвета не скоро сыщешь. Во-вторых, птицы. Мы-то знаем, как Устинья эту душегрею шила и куда птиц сажала, чтобы с обеих сторон одинаково вышло! Хочешь, я поближе к той бабе подберусь и точно тебе скажу?
– Никуда ты не подберешься! – представив, что останется один с обеспамятевшей Татьяной, Стенька ужаснулся.
– Горе ты, а не мужик! – строго сказала Прасковья. – Тебе что велено? Приметы пропавших вещей выспросить. А тут самая вещь отыскалась, а ты орешь, как будто беса увидел.
И прояснение наступило в Стенькиной голове!
Ведь коли Татьяна с Прасковьей не ошиблись – так вот она, ниточка, за которую потянуть и правду об удушении Устиньи на свет Божий вытащишь! Если по уму, то следовало бы, конечно, подьячего Деревнина об этом известить и распоряжение от него получить. Но пока до Земского приказа добежишь, пока назад вернешься, и литургия окончится, и та баба в душегрее уйдет.
