Пустынник узнал и бесконечную трусость обыкновенного человека. Лес надолго захватил и угнетал безотчетным страхом. Он мучил особенно в глухие осенние дни, в дни непогоды, в долгие зимние ночи. В Иоанне поднималась щемящая тоска, ощущение затерянности, того же одиночества. Он молился, но так часто находило некое затмение, и слова молитв опадали на пол кельи со стуком сухих кожаных четок.
Теснилось сердце, пустынник задыхался, сидя у позднего вечернего костра, когда чувствовал, как лес придирчиво, насмешливо смотрел на него со всех сторон, душно дышал в затылок, в лицо, и чудилось, что мрак вокруг него густо наполнен некоей враждебной нежитью.
Ко всему по летам до первых заморозков мучил лесной гнус — комар. Сколько раз искусанное лицо его распухало и нестерпимо зудело, когда он ходил за ягодами или сидел с удочками на берегу Сатиса. Спасибо одному мордвину — тот принес накомарник: легонький полмешок с частой волосяной сеткой для лица. Надетый на голову, он прикрывал шею, в нем было душновато, зато спасительно.
Это на Сатисе же навязчиво полезло однажды в голову: не тщеславится ли он перед людьми, теми же монахами, не ради ли пустой мирской славы вседневно мучается тут, в Сарове. Может, хватит томить себя этим одиночеством. Не прав ли тот же простодушный Палладий: и в черном монашеском соборе творится суточная хвала Господу, и в монастырских кельях и храмах сказывается покаянная молитва. Ведь бывала и прежде спокойной твоя душа, в Введенском…
Однажды лес свёл его с медведем.
В дневных и ночных страхах медведь долго-долго мучил Иоанна, все чудилось, что вот-вот войдет он, вломится в келью и большой, лохматый заполнит ее, а то перехватит на таежной тропе и начнет заламывать, безжалостно раздирать его.
Зверь набрел на притомившегося, задремавшего пустынника, когда он, набравши брусники, прилег на мягкий беломошник под сосной. В том легком мимолетном сне Иоанн проснулся от внутренней всполошной тревоги и сразу уловил близкие шаги зверя, его сопенье. Бежать было поздно. Это мельник Онисим как-то посоветовал, что надо, ежели ты на земле лежишь, замереть, затаить дыхание. Хорошо, что он лежал лицом на брусничнике — медведь медленно подошел, постоял, дохнул смрадом пасти… а потом глухо поворчал, легонько рыкнул надлежащим монахом и… отступил. Иоанн тотчас услышал затихающие шаги зверя, треск сухих сучьев под лапой. Сразу не мог встать: ноги одеревенели, стали непослушными. Его подняло внезапное воспоминание о сергачском ходебщике, его вовсе не страшном медведе. «Что я так рассолодел?» — удивился пустынник и тихо рассмеялся, но тут же подавил в себе короткий смешок: как, однако, далеко ушли люди и звери от первородного. Давно-давно, в начальную первобытность звери видели в человеке Божий лик и поклонялись ему, а человек не обижал соседствующих…
