Она оделась.
Елизавета Васильевна внесла кофе и булку. И газету. Елизавета Васильевна первая прочитывала утром газету и делилась, о чём нынче пишут. В газете писали об англобурской войне.
Без меры пользуясь восклицательными знаками, поэтесса Бестужева-Рюмина увещевала:
Смирись, Британия! Убойся гнева божья!
Смирись! Смирись, пока ещё есть время!
Пока с небес не грянет божий гром!
Льстиво расписывался переезд высочайшего двора на летний сезон в Ливадийский дворец, по случаю чего, ко всеобщему удовольствию, устроено было электрическое освещение ялтинского мола.
И почти ежедневно в газетах — об опустошительных, грозных пожарах. По всей России горели избы, надворные постройки, скот.
За час уничтожались деревни. Выгорали города. Полыхали склады в столице.
«Штаты Петербургской пожарной команды давно устарели», — жаловалась газета «Новое время».
— Эка! В столице и то устарели, что о деревнях говорить, — качнула головой Елизавета Васильевна.
— Бедная наша Россия: грады бьют, засухи сушат, пожары палят, — сказала Надежда Константиновна. — Ну, мама, хоть и ленивица я, а хочешь не хочешь, надо в поход.
Она взяла ридикюль и зонтик от солнца. Не забыла положить в ридикюль телеграмму. Телеграмму получили вчера.
— С голоду не падай, пообедать приходи, — притворно ворчливо сказала мать.
До урока оставалось полчаса. Идти недалеко. «Прогуляюсь», — решила Надежда Константиновна. Она старалась больше ходить, особенно в утренние часы, когда жара терпима. Ходьба успокаивала её, она нервничала последние дни, жила ожиданиями, подгоняла время, а оно еле тащилось и никогда не казалось таким ненужным и тягостно долгим, хотя всё было заполнено делом — кружком, книгами, необходимыми встречами и вот этим уроком. Урок был летний, то есть временный, но у неё уже было приглашение на постоянный в семью тоже богатых уфимских купцов, — этот урок ей передавала одна знакомая ссыльная, у которой к осени кончался срок ссылки. И переводы были, так что заработок обещал быть на зиму приличный.
«Завтра, послезавтра, послепослезавтра Пять дней. Как ещё долго. Да нет, что я, совсем недолго, всего пять дней, только пять дней! — повторяла про себя Надежда Константиновна, идя теневой стороной, постукивая зонтиком о тротуар. — Вторник, среда, четверг, пятница Ну, не буду больше считать. Буду думать о другом. Буду думать об Игнатке».
Игнатка был её ученик, купеческий сын, гимназист второго класса. Купеческий дом, в двух кварталах ходьбы, был одноэтажный, длинный, многооконный, весь украшенный деревянными кружевами, над каждым окном будто кокошник из тонкой резьбы, кружевные бордюры под крышей. Богатый купеческий дом!
