— Балык, икра свежая, салат из дичи, — заказывал Пётр Афанасьевич.
Она прислонилась к спинке стула и услышала позади себя немецкую речь. Долетали обрывки фраз. Она не всё слышала, но всё же различила, что речь идёт об оставшихся дома: как жаль, что с ними нет Маняши, Мити и Марка, а то уж совсем было бы всё хорошо, и как приятно плыть по Волге, и не будем думать о том, что впереди скоро снова разлука.
— Мамочка, — услышала Лиза мужской голос за тем столиком, быстрый, немного с картавинкой, — буду всё это время пользоваться твоим и Аниным обществом, чтобы упражняться в немецком.
— Теперь тебе особенно важно владеть в совершенстве немецким, — сказала сестра.
— Прошу вас, Елизавета Юрьевна. — Пётр Афанасьевич предлагал ей салат, должно быть, довольно давно, глаза его спрятались в щёлки и недоумённо глядели, маленькие и тёмненькие, почему-то напоминая ежа. — Задумались?
— Да, простите.
Она прикоснулась губами к рюмке с вином, взяла немного салата. «Отчего теперь ему особенно важно владеть в совершенстве немецким? Отчего скоро разлука? Какая разлука? А ведь они, наверное, не догадываются, что их понимают», — подумала Лиза, вся вспыхнув.
— Что с вами? — подозрительно насторожился Пётр Афанасьевич.
— Нет, что вы, просто так, от вина, — ответила Лиза. «Не буду больше подслушивать, стыдно».
— Не узнаю вас, Елизавета Юрьевна, какая-то рассеянность словно что потеряли.
— Ах, пустяки!
Пётр Афанасьевич выпил коньяку, побарабанил пальцами, глянул в окно.
— Вон селишко какое-то по берегу тянется.
— Да.
— Ни одной крыши под дранкой, солома гнилая одна.
Она промолчала. Почему-то у них не вязался разговор. До неё доносились немецкие слова с того столика. Говорили о какой-то книге, Лиза не уловила названия, но поняла, что Владимир Ильич хвалит книгу за правду, а сестра возражает, что правда книги трудна для простого читателя, автор мудрствует и любуется своими мудрствованиями.
— А ведь ты права, Анюта, — рассмеялся Владимир Ильич, — пожалуй, верно: любуется. Этот автор и в жизни любуется собою. Но всё же в книге есть правда.
— Опять вы задумались? — услышала Лиза.
— Простите.
— Я вас спрашиваю, вам угодно ухи? — сухо предложил Пётр Афанасьевич.
— Да, спасибо. Я люблю стерляжью уху.
— Рад, — холодно бросил он.
«Зачем я его сержу, он такой добрый ко мне», — подумала Лиза.
Он выпил коньяку и язвительно:
— Ведь вас воспитывали в институте благородных девиц?
Да, её воспитывали в институте благородных девиц. Мариинский институт на Верх не-Волжской набережной в Нижнем. Трёхэтажное унылое здание цвета грязноватой синьки, с крыльями на задний двор, садиком по фасаду. Чахлая акация и жиденькие кусты сирени в саду. Вход. Вестибюль. Четыре толстые колонны поддерживают низкие потолки. Сдавленно, скучно. Вспоминать даже не хочется об этом бездушном доме.
