Буйство — это микроб в крови.
Ты намеренно горд? Тем хуже.
Сам себя и благослови…
ЭТЮД ПРО СТРЕКОЗУ И МУРАВЬЯ
— Подите прочь, сестрица Сима! —
кричал Аркадий сгоряча,
когда она его просила
подать ей тысяч пять на чай.
Аркадий миллионы прятал
в носке в диване меж пружин.
И жил толково и опрятно.
Он правильно и трезво жил.
Его сестра была распутна —
любила платья и мужчин.
Ей угодить бывало трудно:
причудам было сто причин.
Педант Аркадий удивлялся:
как можно столько пропивать?!
Но снова с грустью наливал сам,
лишь Сима станет тосковать.
Тоска ж не ходит одиноко…
От СПИДа Сима умерла.
Аркадия убило током.
Диван соседка забрала,
чтоб ей хоть изредка да вспомнить
Аркадия с сестру его.
— Подите прочь! — кричал он скромно,
и не давал ей ничего.
А зря…
В деревне Бодуны с утра шумит камыш,
колхозников сзывая на работу.
И новый день крадется, словно мышь
к запретному кусочку бутерброда.
И пиво прошлогоднее горчит,
пока косилки подпирают небо.
Вчера в ломбард заложены ключи
от склада водки, огурцов и хлеба.
И, мудрствуя, бредут на сеновал
доярки в красных юбках и рубахах.
Им надо обсудить, кто где заночевал,
что пил, что говорил, как трахал.
Благоговейно, без цинизма
Лаврентий Палыч стих писал.
Он много пил от пессимизма,
бывало мимо урны ссал.
Он был поэт — творец иллюзий
и архитектор государств.
А ночи проводил у Люси,
где отдыхал от всех мытарств.
На коврике возле кушетки
он видел сны про октябрят,
которые из-за решетки
творцов судеб благодарят:
— Спасибо, дядя, ведь недаром
нас грудью кормят скипидаром…
Лаврентий Палыч рифмовал:
подвал — подлец — лесоповал…
Покоя жаждет всяк пиит
среди рутины делоблудья.
Пока страна спокойно спит,
не спят творцы стихов и судеб.
Когда я назову своими именами
чужих поступков суетную блажь,
незримый ангел прилетит за нами,
чтобы заметить скромный подвиг наш.
И записать в Анналы: «Суть поступка
была сокрыта звуковой каймой…»
Но знание имен — такая штука,
что их не называть — вот подвиг мой!
Дайте сикеру погибающему, и вино огорченному душой…
Притчи, 31—7
Ицхак, упрямый старикан,
тряс бородой седой
и наливал вино в стакан,
как дар земли святой.
И пил, откинув пейс со лба.
И, захмелев, орал,
что, мол, еврейская судьба
была на смех курам.
Его науськивал Господь
писать стихи тайком.
И он писал, но тешил плоть
водой и молоком.
Рождался стих коряв и вял.
И Бог все хмурил бровь:
— Ицхак, на что ты променял
мою к тебе любовь?..
В страдании еврей познал
пророчество одно.
