Таких дедов Алик встречал на иркутском рынке, куда иногда брала его Глаша. Называла она их нехорошим словом «мужики». «Гляди, какой здоровый хариус>[7] вон у того мужика», — говорила она, или: «Ну его, этого мужика с говядиной, одни кости у него, а нам нужна мякоть на котлеты…» И у Алика сложилось странное впечатление о них: эти «мужики» казались жителями какой-то другой страны, которых не пускают жить в город и которые живут там, где кончаются городские кварталы и начинается тайга, поля и сопки…
И вот сейчас дед, очень похожий на рыночных мужиков, стоял в калитке и не выпускал из рук топора.
— Что, отец, родню не узнаешь? — сказал папа. — От Анки поклон.
— Ванюшка, никак? — Дед как-то странно моргнул и опустил топор на землю.
— Он самый, — сказал папа, подходя к деду.
Огромный и широкоплечий, дед на две головы возвышался над ним. Его ручищи, длинные, жилистые, очутились у папы на плечах, и он крепко поцеловал его три раза.
— А это кто там еще? — спросил дед, сверху осматривая мальчика.
— Сын… Ну, не прячься за папу, иди поздоровайся с дедушкой.
Алик вышел из-за папы, глядя в траву.
— Какой махонький еще! — удивился дед.
— Подрастет. Не сразу Москва строилась.
— Звать-то как?
— Алик, — буркнул мальчик, глядя куда-то в сторону.
— Как, как? — не расслышал дед.
— Аликом его зовут, — громко произнес папа.
Дед усмехнулся:
— Не слыхивал я что-то таких имен. Верно, прежде чем дать, думали долго. В наши-то годы было проще: как народился мужчина — быть ему Иваном али Игнатием, ну Иннокентии, само собой, были в уважении. А теперича чего только не напридумают… Ладно уж…
— Александром его зовут, — сказал папа, чуть смутившись, — а мы его по-своему, по-домашнему…
— Санька, по-нашему, значит.
У Алика что-то застряло в горле. Лишь сейчас понял он со всей определенностью, что этот дед совсем не родной ему. Его слегка покоробили и выгоревшая косоворотка без пояса, и эти таежные «теперича» и «али», и ком навоза, прилипшего к его сапогу, и то, что деду не понравилось его красивое, звучное имя Алик. А когда дед, вдобавок ко всему, оглушительно высморкался в траву, мальчику просто стало не по себе.
Собака, встретившая их лаем, умолкла и, играя острыми ушами, подошла к Алику, обнюхивая его влажным носом.
— Да что ж это я вас, как нелюдей, перед воротами держу! — спохватился дед, одной рукой ухватил за ручки два тяжеленных чемодана, поднял их и шагнул во двор. — Милости прошу…
И почти тотчас из сеней выскочила бабка, маленькая, сухонькая, до бровей повязанная темным платком. Она налетела на Алика, прижала, и он запутался в сборках ее длинной юбки, в складках ее домотканой кофты. Ну конечно, это бабушка: стала бы другая так тискать и целовать его!
