Надо сказать, что 1928-й и, в большей степени, 1929 год были очень плодотворными в жизни художника. Для гастролей Русской оперы М. Н. Кузнецовой в Париже (сезон 1928/29 года) Коровин за один год оформляет четыре оперы: «Снегурочка», «Князь Игорь», «Русалка» и «Град Китеж». Труппа существовала на средства мужа оперной певицы Марии Кузнецовой, Альфреда Массне (племянник известного композитора). Это предприятие было задумано по примеру оперных постановок Саввы Мамонтова, где постановка опер осуществлялась совместными усилиями известных певцов, декораторов-художников и выдающихся танцоров. Вместе с Коровиным над оформлением спектаклей работали Александр Бенуа и Иван Билибин. К сожалению, проект, который всецело зависел от супружеских отношений Кузнецовой и Массне, развалился вместе с разводом этой пары, и спектакли со скандалом прервались в далекой Аргентине. Все же один сезон опера продержалась и была обставлена во всех отношениях роскошно. Даже театральная программа были оформлена, как журналы «Мира Искусства». Красочную обложку выполнил Билибин, а текст перемежался цветными иллюстрациями эскизов сцен и костюмов, выполненных Коровиным.
Участие в этом предприятии должно было вдохновить Коровина как живописца, а также могло существенно пополнить семейный бюджет, поскольку даже сын Алексей смог приложить здесь свои силы. Наконец удача улыбнулась. Из письма 1928 года К. А. Коровина к Герману Рубину мы узнаем об этом подъеме: «Моя свеча еще горит»>[20]. Однако радость была недолгой. Частная опера, как уже говорилось, потерпела крах, и, по всей вероятности, Коровин оказался среди тех, кто к тому же пострадал и материально (он даже собирался подать в суд на Кузнецову, но так этого и не сделал). И все же. За один год им были оформлены четыре оперы!
Критика приняла работу восторженно. По поводу «Снегурочки» и «Князя Игоря» писатель и критик Лоллий Львов опубликовал две статьи>[21]. В обеих статьях он уделяет больше внимания «Снегурочке», сравнивая впечатление, полученное от спектакля в России (постановка дореволюционная, до 1900-х годов), с тем, что прочувствовал в Париже. «Мы тогда уходили из театра под обаянием виденного и слышанного, но наша душа все же не отзывалась на виденное с таким трепетом и такой радостью, как теперь. Отчего? Лучше ли стал Коровин теперь? Или, может быть, разгадка в том, что мы стали иными — после пережитой горечи потерь и утрат научились более ценить и более радоваться прекрасным видениям нашей России…»
