Таким образом, представляется вполне очевидной связь и преемственность между рок-поэзией и поэзией Серебряного века — в частности, в способах разрешения про-мессианской роли поэта. Интересно, что «Алиса» обращается к цитированию и исполнению тех произведений русской поэзии, которые наиболее показательны именно в аспекте гибели героя, его размышлений по поводу веры: «Странные скачки» В. С. Высоцкого, «Суд» А. К. Толстого; «Я шел, загорался и гас…» (отсылка к Б. Л. Пастернаку). В альбомах т.н. «православного» периода этих обращений значительно больше, но Кинчев выступает не от себя лично, а в роли «посредника» между аудиторией и Господом и «проповедует» перед публикой: «Верую в Грядущего со славою судити нас!» («Дорога в небо»), «Мы православные! // А в небе сила — любовь, // Божья воля — Закон. // Смертью смерти поправ, // Дышит вечность с икон. // Да святится имя Твое // На все просторы Руси!» («Православные»), «Так сквозь столетья звенит Завет: // Там, где кончается мир, начинается свет» («Родина»), «Он свидетель конца, // Имеющий меру Отца» («Всадники»), «И смена тысячелетий — лишь улыбка Творца» («Радости печаль») и пр.
Высшей целью творчества для Кинчева является со-работничество с Богом: «У меня есть робкая надежда, что начиная с альбома „Солнцеворот“, мы приближаемся к новому этапу нашей деятельности — сотворчеству со Всевышним. Дай Бог» [255]. Лирический герой Кинчева многопланов: часто это сумасшедший: («В нашем сумасшедшем доме день открытых дверей» («День открытых дверей»); «Я пою о сумасшедшем доме, // Не могу петь ни о чем я кроме… // Потому, что я здесь живу <…> Больной Самойлов! Пройдите в палату, получите лекарства!» («Сумасшедший дом»); «Мой адрес — Страна Дураков, Поле Чудес» («Плод»)) или дурак (песни «Емеля», «Дурень», «Дурак и Солнце»).
Во втором случае анти-героя можно интерпретировать как вариант трикстера: это жертвенная фигура, готовая принять самоизвольную гибель. С одной стороны, дурак близок образам глупца и скомороха, веселящего людей по городам, а, с другой стороны, он наделен многими чертами, характерными для юродивого: способен обличать царя («Жар Бог Шуга»), скрывает за простотой и неразумностью потаенную святость — дорогу к Солнцу, «тропинки-лесенки прямо по земле в небеса», а за балагурством и пустословием — проповедь и наставление: «Где бы он ни сложил песню, // Где бы ни проросло Слово» («Дурак»). Кроме того, в интерпретации Кинчева он тяготеет к первопредку-воину: в данном случае — освобождает «из плена» Солнце, т.е. восстанавливает мировой порядок и гармонию, выступая «космогоническим» героем.
