Зузка больше не плакала.
Решила, что крепиться будет, чтобы сердце у Самко не надрывать. Но, ох, как трудно, сил нету от слез удержаться.
Старая Цедилкова все Самко на дорогу наказы разные давала, будто мать. Жалко ей стало парня. Ужин собрала, Зузке велела чаю заварить и так вот, печалясь о Самко и радуясь за Штефко, сидела, угощала обоих.
— Неужто, Самко, и впрямь с родными не простишься? Он тебе отец как-никак, пошел бы, — по простоте душевной увещевала его старуха.
— Не решил я еще, бабушка, утром погляжу, — отвечал Самко, а самому один голос шептал — «иди», а другой отговаривал: «ни к чему это, все одно прогонит».
Помолчали. Вдруг скрипнула дверь.
— Не сердитесь, Цедилкова, не со злом пришла я. Не ругаться, сына последний раз повидать, попрощаться, пока не уехал, — утирая слезы, повинилась вошедшая старостиха. В руке она держала маленький узелок.
Хозяева хотели ее за стол усадить, но она отказалась.
— Значит, утром уходишь?
— Должен идти, — ответил Самко.
— Ну так ступай с богом, господь тебя храни. Пришла я с тобой попрощаться, — заговорило в ней все же материнское чувство, — вот тут тебе на дорогу мое благословение, — она протянула ему узелок, — с отцом поступай как знаешь, помни все же, все мы под богом ходим, кто знает, когда доведется свидеться, а он тебя все же двадцать лет растил, — от слез и горя еле договорила она.
— Да ведь и я ему то же самое твержу, — поддакнула Цедилкова, и у самой на глазах слезы навернулись.
Штефана это все так проняло, что и он готов был Самко уговаривать к отцу идти.
А Зузка решила про себя, что когда они одни останутся, упросит она Самко к отцу сходить. Ей он не откажет.
Самко нерешительно взял узелок, но кроме:
— Дай вам, господи, — ничего не сказал.
— Так ты придешь? — с надеждой спросила мать.
— Утром решу, вы там ничего не говорите, — с виду Самко крепился, но знал уже, что пойдет, чего бы там ни было.
— Ну что ж, прощай. А если нам писать не будешь, хоть другим весточку дай, что живой ты.
Самко поцеловал матери руку, с фонарем вывел на дорогу, и она ушла.
Скоро и хозяева спать собрались.
Штефан и бабка спали в избе, звали и Самко, да тот отговорился, сказал, что на сеновал пойдет «голову проветрить», а сам — к Зузке в каморку.
Слов не хватает ту ночь описать.
Как легли, Зузка перво-наперво спросила, пойдет ли он к отцу.
— Да уж пойду, пойду, — успокоил ее Самко. Помолчали.
— Ты плачешь, Зузка?
Она не ответила, только всхлипывала и вздыхала тяжело.
