— А что из перечисленного вами, профессор, вы бы выбрали, чтобы оно было Истиной, если бы вам предложили такой выбор?
— Хм! Однако! Интересный вопрос! Наверное, всё-таки Евангелие… Христос с Его учением морально мне более понятен и близок. Он, бесспорно, был харизматической личностью, Автором высочайшего нравственного учения, далеко опередившего своё время! Но не Богом!
— Почему?
— Да потому, что если бы Он был Богом, Он непременно услышал бы горячие молитвы моей сестры. Я ведь слышу, как она ночами плачет за стеной и молится, и по её глубочайшей вере уничтожил бы эту проклятую гадину в моём лёгком, из-за которой я вскоре должен буду огорчить Алю своей смертью! Скажите, где же тут Его любовь и Божественное всесилие? Ведь Аля абсолютно искренне и глубоко верует в Него?
— Профессор! Вы когда-нибудь видели записочки, которые подают на поминание в церкви?
— Видел, конечно, сестра их регулярно распечатывает на моём компьютере!
— Вы помните, как они озаглавлены?
— Ну как же. Одна — «О здравии и спасении», другая — «О упокоении»! Сейчас она меня в первой записывает, скоро будет записывать во второй, вслед за родителями…
— Профессор! Ещё раз обратите внимание на заглавие — «О ЗДРАВИИ И СПАСЕНИИ».
Христос безусловно слышит вашу сестру и исполняет её молитвенную просьбу! Просто иногда, как ни прискорбно, ЗДРАВИЕ со СПАСЕНИЕМ бывают не сочетаемы, и тогда Христос исполняет более важную просьбу, то есть просьбу о СПАСЕНИИ.
— Так, по-вашему, Христос, любя меня и мою сестру, заставляет меня умирать от рака, чтобы этим меня же и спасти? Интересная мысль! Спасти от чего же?
— От вечной смерти. От вечного мучения. Христос вынужден был поставить вас перед смертным порогом, чтобы вы отвлеклись наконец от своих научных изысканий, ставших для вас почти религией, и задумались бы о проблеме, избежать решения которой ещё никому не удалось, — проблеме взаимоотношений со своим Творцом. Чтобы вы наконец-то задали себе всерьёз самый главный для человека вопрос — есть ли Бог? И нашли на него ответ.
Ведь даже если вам неожиданно привезут сегодня какое-нибудь новейшее лекарство, и все метастазы исчезнут, и неизбежность близкой смерти пропадёт, сама проблема в принципе не снимется. Она только отодвинется на десять лет, на пятнадцать, на тридцать!
— Ну, столько не живут!
— Да хоть бы и жили! Да хоть бы только вы один столько и прожили бы! И что? Через тридцать лет вы, профессор, встанете перед той же проблемой — необходимостью умереть. Против вашего желания, против вашего понимания, против всего вашего естества — умереть! И никакие врачи и лекарства не смогут вам уже добавить времени жизни.
