— Господи! — Сколь счастлив должен быть слуга такого Величайшего Господина! И сколь недостоин я даже называться именем его раба!
— Иисусе Христе! — Сладчайшее Имя обожгло моё искорябанное страстями сердце, обнажая немощное и удобопреклонное ко греху его естество.
— Сыне Божий! — жалобно воззвала душа, наполняясь подступающими слезами.
— Помилуй мя, грешного! — Слёзы прорвались наружу, и мне пришлось приложить волевое усилие, чтобы не смутить других молящихся своим горестным всхлипыванием.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного! — тонким ручейком потекла из сердца сокрушённо-покаянная молитва.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного! — Тихое умиление проникало в освящённую надеждой душу.
— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя…
— Лёша! — Флавиан тихонько тронул меня за плечо. — Пойдём отдыхать, служба уже закончилась.
— А? Что? Закончилась? — возвратился я к реальности бытия (или, наоборот, из реальности молитвенного общения с Богом в ирреальность земной жизни). — А я только начал молиться…
— Это хорошо, брат Алексий, значит, и вправду начал. Пойдём отдохнём немного, до полунощницы не так много времени осталось.
Мы вышли из церкви. Прямо напротив церковных дверей в десятке метров сверкнул звёздами ночного неба выход на балкон.
— Отче! Ну, на минуточку, а?
— Давай выйдем!
Мы вышли на балкон. Темнота ночи густым покрывалом укутывала монастырь, силуэты зданий едва угадывались с высоты балкона. Лишь редкие светлячки лампадок у святых икон поблескивали в нескольких местах. Луны не было видно, звёзды мерцали неярко. Тишина лишь чуть-чуть размывалась недалёким шёпотом моря.
— Хорошо здесь! — выдохнул я.
— Хорошо! — подтвердил подошедший Игорь.
— Афон! — вздохнул Флавиан.
— «Полунощница! Полунощница!» — Звонкий голос брата Г-ия, сопровождаемый звонами ручного колокола, похожими на звук корабельной рынды, вывел меня из состояния забытья, которое с натяжкой можно было назвать сном. Я подскочил со своего спартанского ложа и протёр руками глаза.
Игорь уже встал и успел вернуться из душа с блестящими влажными волосами и полотенцем на шее. Весь вид его улыбающегося сквозь глубокие шрамы лица выражал полнейшее удовлетворение. Я спросил его:
— Хорошо тебе здесь, Игорь?
— Знаешь, Лёха, я чувствую себя сейчас, как когда-то в молодости в Афгане: рядом война, чувства обострены, кровь играет, каждая минута жизни может быть последней, и потому проживаешь её с особым наслаждением. Это не то, что на диване в офисе «загорать» или хозяйским «Мерином» московский асфальт утюжить. Здесь, Лёха, настоящая жизнь, настоящая мужская работа, здесь Бог так близко, что, кажется, Его можно руками потрогать! Счастливые здесь монахи, Лёха!
