– Открыток?
– Рождественских открыток. – Она улыбнулась про себя.
– Нет, конечно, – ответила Терез.
– Что ж, за Рождество! – женщина коснулась своим бокалом бокала Терез и выпила. – Где вы живёте? В Манхэттене?
Терез ответила. На Шестьдесят третьей улице. Родители умерли, сказала она. Она живёт в Нью-Йорке последние два года, а до этого жила в школе в Нью-Джерси. Терез не сказала ей, что школа была полурелигиозной, епископальной. Она ни словом не обмолвилась о сестре Алисии, которую обожала и о которой так часто думала, о сестре Алисии с её бледно-голубыми глазами, некрасивым носом и нежной строгостью. Потому что со вчерашнего утра сестру Алисию отбросило далеко назад, далеко вниз, не разглядеть за женщиной, сидящей напротив.
– А чем вы занимаетесь в свободное время? – От горящей на столе лампы её глаза сделались серебристыми, полными жидкого света. Даже жемчужина на мочке уха казалась живой, как капля воды, которую можно разрушить прикосновением.
– Я… – Сказать, что она обычно работает над сценическими макетами? Иногда рисует эскизы и пишет картины, вырезает всякое вроде кошачьих голов и крошечных фигурок для балетных декораций, но что больше всего любит долгие прогулки практически куда угодно, больше всего любит просто мечтать? Терез чувствовала, что нет нужды рассказывать. Она чувствовала – на что ни посмотрят глаза женщины, они тут же всё до конца понимают. Терез отхлебнула ещё коктейля, он ей нравился, хотя, подумала она, это было всё равно что пить глотками саму женщину – жутко и хмельно.
Женщина кивнула официанту, и перед ними возникли ещё два коктейля.
– Мне это нравится.
– Что? – спросила Терез.
– Мне нравится, что кто-то послал мне открытку, кто-то незнакомый. Так и должно быть в Рождество. А в этом году мне это особенно нравится.
– Я рада. – Терез улыбнулась, пытаясь понять, серьёзно ли она говорит.
– Вы очень хорошенькая, – сказала женщина. – И ещё очень чувствительная, верно?
Точно так же она могла бы говорить о кукле, подумала Терез, настолько непринуждённо женщина назвала её хорошенькой.
– Я считаю, что вы великолепны, – произнесла Терез со всем мужеством второго бокала, не заботясь о том, как это может прозвучать, потому что знала, что женщина и так знает.
Женщина рассмеялась, запрокинув голову. Эти звуки были прекраснее музыки. От смеха в уголках её глаз появилось по морщинке, и красные губы сжались, когда она затягивалась сигаретой. Минуту она смотрела куда-то мимо Терез: локти на столе, подбородок – на держащей сигарету кисти руки. Длинная линия очерчивала её фигуру от талии облегающего чёрного костюма вверх к расширяющемуся плечу и от него – к высоко поднятой белокурой голове с тонкими, непослушными волосами. Ей было лет тридцать – тридцать два, как представлялось Терез, а дочери, для которой она купила чемоданчик и куклу, возможно, лет шесть-восемь. Терез могла себе вообразить этого ребёнка – светловолосая, лицо золотистое от загара и счастливое, тоненькая и ладненькая, и всегда за игрой. Но лицо ребёнка, в отличие от лица женщины с его небольшими скулами и пожалуй что нордической лаконичностью, было размыто и невыразительно. А муж? Его Терез совсем не могла себе нарисовать.
