Жизнь наградила меня | страница 51



Я была дома, когда это случилось. В шесть часов вечера из ванной раздался истошный вопль и стук падающего тела. Я стала дергать дверь, она была заперта. Рванула сильней. На крюке болтался Василий Петрович, пытаясь достать ногами края ванны. На полу, зажав в руке бочкинские часы, хрипел Семен Крыша.

Скорая приехала молниеносно, да все равно опоздала… Семен Прокофьевич, не приходя в сознание, скончался от инфаркта по дороге в больницу.

И воцарилась тишина. Боренбоймы не показывались, Лиля Кузина отсиживалась в Алуште. Валька, сеструха Сеньки, перебралась к подруге, Василий Петрович пребывал на экспертизе в судебной психушке. Голубица Любаня уехала в декретный отпуск в деревню.

Вот тут-то моя мама и занялась обменом наших комнат, и в результате мы въехали в отдельную квартиру в доме на углу Мойки и переулка Пирогова.

В честь этого события папа разразился торжественной одой. Вот из нее отрывок:

Скажи-ка, Надя, ведь недаром
С такой энергией и жаром
Ты бросилась менять?
Ведь в страшной, жуткой коммуналке
Нам было так друг друга жалко,
В соседстве с Нёмкой, Васькой, Валькой
Нельзя существовать.
Нам не давали гегемоны
Поговорить по телефону,
Нам не давали спать.
Поутру мы еще в постели:
«Он обалдел, вы очумели!!!»
И нервы были на пределе,
Хотелось помирать.
Жильцы – соседи, словом, массы,
Сыны господствующих классов
Обкакали сортир.
А гости Васьки, Семки, Вали,
Напившись вечером, блевали
И клятву верности сдержали
Построить новый мир!

Детства пора золотая

«Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Впервые я услышала этот вопрос лет в пять, всю жизнь задавала его себе сама и даже теперь, провожая в колледж американских внуков, не уверена, что знаю ответ. Но первым поползновением было стать поэтом. Впервые вдохновение посетило меня в начале войны, и я сочинила стих:

«Война, война!» – кричат все люди,
В убежище бегут скорей.
Воткнул иголку в носик Люде
Немецкий варвар и злодей.

Родители сочувственно отнеслись к моим поэтическим попыткам и стали таскать в бомбоубежище сказки Пушкина, дабы приобщить дочь к великому литературному наследию. А как только я пошла в школу, они начали учить меня иностранным языкам. Французский преподавал мне молодой человек по имени Бертран Велле, сын французского коммуниста, приехавшего после войны искать правду в Стране Советов. Бертран числился студентом в Институте иностранных языков и прирабатывал частными уроками. Три года занятий мы «проходили» роман Гюго «Les Miserables» («Отверженные») – кажется, единственное произведение, которое Бертран читал. Урок начинался неизменным вопросом: «Jean Valjean, etait il pauvre ou riche?» («Жан Вальжан был беден или богат?») «Чииво?» – переспрашивала я. Мне не было никакого дела ни до финансового положения Жана Вальжана, ни до французского языка.