Была суббота. Механизмы не работали, не было слышно и грузовиков. Вокруг было тихо. Впрочем, откуда-то издалека доносились звуки радио, детский крик, собачий визг. Степь, уходившая за реку, простиралась, величественная и покойная, сегодня светлая под голубым небом. Кое-где ее гладкое однообразие нарушали черные холмы терриконов.
Было прохладно; осенний ветерок уже леденил, и Наташа куталась в поношенный зеленый плащ.
Никогда и ни с кем еще не было Левашову так трудно разговаривать, как с Наташей. Он постоянно боялся сказать что-нибудь не так, боялся, как бы она не обиделась, не разочаровалась, как бы ей не стало скучно. Умелый в разговорах с девушками, раньше никогда не испытывавший затруднений, он теперь просто не знал, о чем говорить. И почему она все время молчит? Отчего не задает вопросов? Или не проявляет к нему никакого интереса?
— Вы говорите — спортом не занимались, ну а чем вы увлекаетесь, есть у вас хобби, может, марки коллекционируете? — попытался он сострить и тут же устыдился: «Господи, ну и острота!»
— Музыкой, — ответила Наташа.
Левашов оживился.
— Да? Музыкой? Вы поете, играете? На чем играете?
— На фортепьяно и на гитаре тоже. Пою.
— Вы, наверное, здорово поете? У вас красивый голос.
Она неопределенно пожала плечами.
— А в самодеятельности институтской вы почему не участвуете? Я ни разу не видел вас на концертах. Неужели они не пригласили вас?
— Они не знают про мои таланты, — усмехнулась она.
Левашов счастливо улыбнулся. Он мгновенно оценил ее доверие: сколько лет в институте и никто не знает, что она поет и играет, а ему она сказала об этом почти сразу.
— Спасибо, — проговорил он, заранее, как шахматист, готовящий следующий ход.
— За что? — удивилась Наташа.
— За откровенность. — И встревожился: вдруг не поймет, вдруг забыла их прошлый разговор.
Но она ничего не забыла. Она повернулась к нему и улыбнулась. Впервые за время их знакомства.
Левашов торжествовал, но недолго.
— Вы их конспектируете?
— Кого? — не понял он.
— Мои слова…
— Нет, но я столько раз повторяю их мысленно, что нетрудно запомнить.
— Это так важно? — с вызовом спросила она.
— Да, и становится все важнее, — теперь Левашов говорил уверенно, ему казалось, что он наконец нашел нужный тон; надо быть с ней искренним, смелым, серьезным, отбросить ненужное пустословие.
Он испытывал странное чувство: обычно, чем бы он ни занимался, с кем бы ни говорил, он, делая главное, держал в поле зрения и многое другое. А с ней он забывал обо всем, словно они находились в некоем вакууме — он да она. И больше ничего и никого.
