Пиме зябла от этих слов, ей становилось грустно, но вместе с тем хотелось их слушать еще и еще, ибо, вылетев из уст живучего как сам черт старика, они не казались поучением, только искренней беседой. Казалось, Лизан открывает ей свою душу. Пиме склонялась к тому, чтобы ответить ему тем же.
И когда Лизан спрашивал, почему глаза ее порой туманит печаль, что она там видит такое не располагающее к радости, она отвечала:
– Меня гнетут земные заботы. Граф влюблен в меня. Я его боюсь. Он подстерегает меня везде. Хуже всего, что он подстерегает меня даже здесь, – она показала пальцем на грудь.
– Расскажи мне все, деточка. Я помогу тебе, сколько это будет в моих силах. Ты его любишь?
– Нет, – отвечала Пиме. – Я уже говорила, что заботы мои очень земные. Он расколол мою душу надвое. Он сулит мне вещи, которые мне никогда не сможет дать Криступас. Он грозит мне, если я откажусь. Но Криступас тоже может дать мне то, чего не сможет дать никто другой.
– Не люблю я Мейжисов, – говорил Лизан. – И хотел бы видеть их всех в гробу, без надежды воскреснуть. Но тебе бы лучше держаться Криступаса, потому что его дух пока еще здоров. У графа нет будущего. Ему не суждено жить долго, это видно по его глазам. Ему пришлась по сердцу маковая отрава. Он слишком любит то, что нельзя взять в руки, нельзя пощупать. Душа его раскололась на тысячи осколков, как разбитое зеркало, и ее уже не склеишь. Берегись его, он очень опасен, ибо вооружен неверием.
– Ты не можешь мне помочь, – сказала Пиме.
– Скажу тебе правду, деточка: да, я не могу тебе помочь, не могу сделать так, как ты хочешь. Но я могу дать тебе надежду. Иногда мне это удается.
– У меня остается надежда, что все завершится не так плохо, как мне думается.
– Ожидай худшего, и увидишь, что все не так плохо, как ты ожидала.
– Ах… Все смешалось у меня в голове. Пойдемте ужинать.
Лизан рассказывал Пиме о городах в Германии, которые постоянно подвергаются набегам крыс, те загрызают даже младенцев, лежащих в колыбелях, и не могущих пошевелиться старичков.
Однажды вечером Лизан сказал:
– Завтра я уйду. Больше мы никогда не встретимся. Я полюбил тебя, но не чистой христианской любовью. Поцелуй меня прежде, чем расстаться.
Она и поцеловала, но, целуя, зажмурилась. И все равно ей казалось, что она лобызается с мертвецом. Лизан вздохнул, и из правого глаза у него вытекла слеза.
– Старость придет и будет лишь старостью, – пробормотал он. – Будь тверда, девонька, будь стойкой, Пиме. Быть может, уже завтра тебя ждет испытание. Я не желаю, чтобы глаза мои это видели, а уши слышали. Потому ухожу в иные места.
