Свой, можно сказать, обман я с предельной ясностью осознал в тот миг, когда, повернув голову, увидел в дверях жену; когда, увидев ее, мое сердце не застучало сильнее, как бывало всегда; когда рана на время пересилила жену и ее любовь ко мне.
Это свое правосудие я чувствовал (словно остро наточенный хладный нож в кармане) до тех пор, пока мне мнилось, что разбойники могут причинить мне зло. Выслушивая по долгу службы признания в изнасиловании юных дев и жен, я в мельчайших деталях представлял себе, просто-напросто видел прямо перед собой, как насилуют мою супругу. Я чувствовал себя значительным, важным лицом, и меня ранили, бесили подобные образы. Эту-то ярость я считал праведным гневом, чувством справедливости. Когда рана одолела мое величие и показала мне все мое ничтожество, которого мне, как доброму христианину, никогда не следовало бы забывать, и когда в конце концов я остыл к женщине, принадлежащей мне по праву, мысль о какой бы то ни было угрозе не вызывала у меня никаких переживаний.
– Ну вот, – говорит капитан Уозолс. – Теперь сможете допрашивать их, судить.
– Нет, – отвечаю я, – не смогу. Я снимаю с себя должность судьи.
– Как? – общее удивление.
Я гляжу на фотографии и улыбаюсь. Один снимок неизменно вызывал в нашей семье прилив безудержного веселья. Суть в том, что отец снялся с шляпой в руке. Фотограф, не заметив шляпы и отчего-то полагая, что стоять на улице без шляпы неприлично, пририсовал отцу другую шляпу. И папа остался стоять с одной шляпой в руке, с другой – на макушке.
– Не имею права, – говорю я. – Ранение не позволит мне остаться беспристрастным.
– Да ведь рана пустяковая, – настаивает капитан.
– Все равно не могу. Пусть их судят в окружном суде.
Краешком глаза вижу, что капитан Уозолс переглядывается с судейшей. Меня поражает жажда мести в глазах моей жены. Я никогда еще ее такой не видел. Меня пугает подобная страсть, едва не приходится пожалеть о своей решимости. Никогда не думал, что от нее можно этого ожидать. Такая кроткая, нежная женщина. Но хуже всего было не то, что в ее взгляде я прочел столь сильную тягу к мести. Понять это было бы нетрудно: я ведь все-таки ее муж и желание отомстить подстрелившему меня разбойнику было бы вполне естественным. Но нет. Более всего меня испугало то, что в глазах Анеле я увидел желание отомстить мне.
И вот, дедунечка, не успев отдалиться от важных вещей, я вновь приближаюсь к ним в своем рассказе. Что поделаешь. Я становлюсь нетерпелив, так хочу, чтобы ты побыстрее все узнал. С нетерпением жду утра. Видишь, небо по краешку стало голубеть, и у нас стало светлее. Успею ли, тятенька?
