Франция-это страна, где порою полезно выставлять напоказ свои пороки, но всегда опасно выказывать добродетели.
Париж-удивительный город: здесь нужно тридцать су, чтобы поообедать, четыре франка, чтобы совершить прогулку, сто луидоров, чтобы, имея все необходимое, позволить себе излишества, и четыреста луидоров, чтобы, позволяя себе излишества, иметь все необходимое.
Париж - это город наслаждений, удовольствий и т. д., где четыре пятых населения чахнет от невзгод.
К такому городу, как Париж, вполне подходит определение, которое святая Тороса дает аду: оМесто, где дурно пахнет и никто никого не любитп.
Можно лишь удивляться, что у столь живого и веселого народа, как наш, существует такое множество правил поведения, предписанных этикетом. Не менее поразителен и дух чопорного педантизма, который царит в наших корпорациях и учреждениях. Так и кажется, что, насаждая его, законодатели хотели создать противовес исконному легкомыслию французов.
Доподлинно известно, что когда г-н де Гибер был назначен комендантом Дома инвалидов, там под видом ветеранов содержалось шестьсот человек, из которых никто никогда не был ранен и почти никто не участвовал ни в одной битве или осаде; зато все они в прошлом состояли кучерами или лакеями при вельможах и сановниках. Какой пример и какой предмет для размышлений!
Во Франции не трогают поджигателей, но преследуют тех, кто, завидев пожар, бьет в набат.
Почти все обитательницы Версаля, равно как и Парижа, если, конечно, они занимают сколько-нибудь видное положение в обществе,-это всего-навсего знатные буржуазки, своего рода г-жи Накар, представленные или не представленные ко двору.
Во Франции нет больше общества, французы больше не нация по той простой причине, что корпия-уже не белье.
Как общество рассуждает, так им и управляют. Его право-говорить глупости, право министров - делать их.
Когда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспоминаю, что в Париже находится, вероятно, известное число иностранцев, и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечество.
Англичане-единственный народ, сумевший ограничить всевластие одного человека, чье изображение умещается на самой маленькой монете.
Почему, даже томясь под игом самого гнусного деспотизма, люди всетаки обзаводятся потомством? Да потому, что у природы свои законы, более мягкие и в то же время более непререкаемые, чем все эдикты тиранов: дитя улыбается матери, кто бы ни правил страной - Тит или Домициан.
