. Приемники, скорее всего, слушали старые глуховатые бабки, пока рубили что-нибудь секачом. Они включали радио с раннего утра, едва вставали, а выключали лишь поздно вечером. Им было безразлично, что слушать: музыку из «Лебединого озера», передачу о «Капитале» или «Сказание о Юэ Фэе»
[18]. Кроме приемников, они не слышали ничего.
Мастерская художника находилась во времянке, сооруженной в семьдесят шестом году, после землетрясения. Она была низкой и холодной, а летом, по-видимому, нестерпимо раскалялась. Входить в хижину приходилось согнувшись, особенно художнику, отличавшемуся немалым ростом. Но стоило человеку взглянуть на картины, лежавшие на столе и развешанные по стенам, как он забывал и об убогой мастерской, и о шумном дворике, и обо всех запахах. Чжэн Цзыюнь невольно подумал, что интеллигенты — это, пожалуй, самое большое и прекрасное достояние Китая, хотя сами для себя они почти ничего не требуют. Ошеломленный, он стоял посреди комнаты и тут вдруг вспомнил о лучших сотрудниках своего министерства, об инженерах, рабочих… Нет, народ — еще более драгоценное достояние.
Когда Чжэн усадил художника в машину, тот сказал:
— За тридцать с лишним лет, прошедших после революции, вы — первый министр, который…
— Замминистра! — поправил его Чжэн Цзыюнь.
— …замминистра, который зашел ко мне. Но вы не думайте, что я страдаю чинопочитанием. Меня привлекает не должность ваша, а то, что вы разбираетесь в искусстве, и ваше отношение к людям. — Художник говорил быстро и сердито, как будто боялся, что Чжэн неправильно поймет его. Он даже держался за ручку дверцы, словно был готов в любую минуту выпрыгнуть из машины.
Чжэн Цзыюнь ничего не ответил, лишь дружелюбно похлопал художника по руке. Он был тронут его словами. Вот парадокс: совершенно незнакомым людям иногда бывает очень легко понять друг друга, а прожившие много лет вместе могут ощущать себя чужими! Наверное, это тоже связано с проблемой психологической совместимости. Он вспомнил о дочери, жене, министре и неожиданно для себя — о некрасивой, но приятной корреспондентке, которая недавно к нему приходила.
В шумной атмосфере ресторана, где едоки звенели бокалами, играли в угадывание пальцев[19] и другие застольные игры, Чжэн Цзыюнь и художник выглядели слишком благопристойно. Они крохотными глоточками отхлебывали «маотай»[20] и медленно жевали, потому что от старости и зубы были уже не те, и аппетиты скромные. Зато курили и разговаривали много.
